Наследие войны - Уилбур Смит

боялся сказать тебе ... Боялся того, что ты можешь подумать обо мне ...

- О, мой дорогой, не нужно бояться, - сказала Шафран. - Я тебя знаю. И я люблю тебя.

- Да, но ты не знаешь Конрада.

Исидор вернулся с бутылкой водки и стаканом. Он протянул их Герхарду. Он наполнил стакан, опустошил его, затем снова наполнил, прежде чем посмотрел на Шафран.

- Помнишь, как было холодно в первые месяцы 45-го?

- В Германии все еще было холодно, когда я приехала туда в конце апреля, - ответила она.

– Полагаю, это было в марте - к тому времени я потерял всякое представление о реальных датах. Я был болен, умирал с голоду, не намного лучше, чем когда ты нашла меня. Но именно это и искали лагерные врачи. Видите ли, им нравилось проводить эксперименты, чтобы проверить пределы человеческого выживания и найти способы заставить наших солдат продолжать жить без сна и пищи, но сражаться, как маньяки, до самой смерти.

- А я думал, что первая война - это самая низкая глубина страданий, которую когда-либо могли достичь люди, - сказал Исидор.

- Люди умны. Мы находим способы стать лучше во всем, включая превращение жизни в ад". - Герхард опустошил свой стакан во второй раз и снова наполнил его. Алкоголь, по-видимому, не оказал на него никакого воздействия. - Врачи хотели протестировать новый препарат, коктейль из кокаина, амфетамина и опиоидного болеутоляющего.

- Значит, это подняло тебя высоко, наполнило энергией, и ты ничего не почувствовал, - заметила Шафран. - Любая армия в мире купилась бы на это.

- ‘Сработало,’ сказал Герхард. - Все, что нам приходилось есть каждый день, - это маленький кусочек гречневого хлеба. Я был так истощен, что доктор едва мог найти жир, чтобы воткнуть иглу. Но один укол этого наркотика, и я подпрыгивал, как весенний ягненок. Они вывели меня и других подопытных на улицу и устроили нам обычную процедуру Заксенхаузена - форсированный марш в сорок километров вокруг плаца. В любой нормальный день это был ад с первого шага. Но в этот день, с наркотиком внутри меня, это было похоже на воскресную прогулку в парке. Передо мной шел парень, насвистывая на ходу. Мои ноги были так покрыты волдырями, что ботинки налились кровью. Но боли не было. А потом ...

Герхард остановился. Он выпил еще водки и со стуком поставил стакан на стол. Он поморщился и продолжил -

- Я видел Конрада. Он въехал в лагерь в большой черной штабной машине, сопровождаемый мотоциклистами. Он вышел, и его приветствовал Каиндл, комендант лагеря. Они оба наблюдали за нами. Они были так близко, что я слышал, как Конрад сказал Каиндлу: - “Ты, должно быть, слишком хорошо его кормишь”, когда я проходил мимо них. Они посмеялись над этим и отправились на экскурсию по лагерю.

- ‘Я слышал достаточно, - сказал Исидор. - Если хочешь, мы можем остановиться прямо сейчас.

- ‘Прекратить? - ответил Герхард. - Я еще даже не начинал. Видите ли, препарат действовал только в течение определенного периода времени. И когда это время закончилось, человек, который принял его, сжег так много энергии, что ничего не осталось. Вот что случилось с нами в тот день. Только что мы маршировали, а в следующую минуту ... Бах! Это было похоже на лопнувший воздушный шар. У некоторых парней разрывались сердца. Они умерли мгновенно, как будто в них стреляли. Остальным потребовалось еще некоторое время.

‘Бог знает как, но я выжил. Я рухнул на землю, не в силах пошевелить ни единым мускулом. Мой разум был так же разбит, как и мое тело, но где-то был этот голос, говорящий мне продолжать идти. Я пополз на четвереньках по грязи. Я понятия не имел, куда направляюсь. Я потерял всякое представление о том, где я нахожусь, или даже о том, кто я такой – я имею в виду, что у меня не было имени в лагере. Я был заключенным № 57803. Я даже не был человеком. Охранники считали это отличным развлечением. Они бросали в меня камни, чтобы я шел быстрее. У них была собака. Они собирались натравить ее на меня, просто ради забавы. Потом вернулся Конрад.

Герхард невесело улыбнулся и сказал: - "Еще один глоток", снова наполняя стакан. Шафран и Исидор молчали, потрясенные и все же, вопреки себе, захваченные откровениями Герхарда. Ни один из них не осмелился разрушить чары, которые перенесли его с этой восхитительной террасы в Швейцарии в невыразимый ужас концентрационного лагеря, охваченного предсмертными муками Третьего рейха.

- ‘Ко мне подошел Конрад, - продолжал он. - "Я не знаю, как я это помню, потому что в то время я был едва в сознании, и все же я вижу его лицо так ясно, как если бы он сидел здесь сейчас. У него был такой же взгляд, как и тогда, когда мы были маленькими мальчиками. Я строил маленькие домики из наших игрушечных кубиков, и у него всегда была улыбка на лице, когда он готовился разбить их на куски, потому что он знал, что я не смогу его остановить ... Это была его улыбка в тот день.

- У него был хлыст для верховой езды. Он щелкнул хлыстом по моей щеке, порезав ее так, что я истекал кровью. Я поднял руку, чтобы остановить кровь, и потому, что я был так слаб, что потерял равновесие и упал плашмя на землю.

Конрад расхохотался. К ним присоединились охранники. Так что теперь, когда он знал, что у него есть зрители, он подумал, что должен устроить шоу. Я встал на колени, но повернулся в сторону от Конрада. Поэтому он ударил меня хлыстом, шлепок-шлепок-шлепок, заставляя меня ползти, пока я не оказался лицом к нему, на четвереньках, с низко опущенной головой. А потом ...

Из глаз Герхарда потекли слезы, но он, казалось, не замечал их. Его мысли были заняты воспоминаниями о том дне, когда он сказал: - "Конрад велел мне лизнуть его ботинок".

Шафран слегка ахнула, но Герхард никак не отреагировал.

- Я так старался не лизать сапог Конрада. Но он хлестал меня по спине и продолжал хлестать. Через некоторое время он остановился и кончиком хлыста приподнял мой подбородок, чтобы посмотреть мне в глаза. Он повторил: