Закон рукопашного боя. Таран - Леонид Влодавец

Отверстие было достаточно широкое, чтобы Сандро смог в него протиснуться. Цепляясь руками за осклизлые кирпичи, помогая коленями и локтями, он медленно двигался вверх. Сюртук и прочая одежда, добытые им в брошенном и теперь уже сгоревшем доме, и без того мокрые, насквозь пропитались жидкой грязью и стали скользкими, как лягушачья кожа.

Временами Сандро казалось, что он сходит с ума. Ему представлялось, что он проглочен каким-то омерзительным чудовищем, не то драконом, не то морским змеем, и ползет неведомо куда по его кишкам. Иногда ему начинало казаться, что он сам, заколдованный каким-то злобным колдуном, превратился то ли в крота, то ли в земляного червя и обречен вечно ползать в грязи и сырости. Наконец, не раз и не два ему мерещилось, что труба ведет не вверх, а вниз и, двигаясь по ней, он ползет в самую преисподню…

Фура Палабретти и Крошки оказалась единственным трофеем, который уланы из эскадрона Ржевусского сочли достойным внимания. Все бочки выкатили во двор, к фонтану, сбили обручи и пили за победу над «пшеклентыми москалями», за отмщение Праги, а также за упокой тех восьми убитых, что полегли в доме. Прикрытые попонами покойники лежали рядком на заднем дворе. Хоронить их решили назавтра.

Констанцы Ржевусский и его офицеры, еще более молодые парни, принимали гостей из соседнего эскадрона, которым командовал ротмистр Вартовский. С эскадронным пришли еще два офицера — поручник Стржалковский и хорунжий Доморацкий. Французы назвали бы их, соответственно, капитаном, лейтенантом и су-лейтенантом, но между собой паны предпочитали зваться по-своему.

— Сегодня, панове, очень плохой день, — жаловался Ржевусский, — война окончена, мы взяли Москву, а у меня восемь убитых. Матка Боска! Восемь! Вахмистр Пшежецкий один чего стоит! Он мне был, пшепрашам, как отец.

— Мир праху его и всех остальных! — Пан Бартонский поднял кружку. — Честь, панове!

Кружки брякнули, паны хлебнули по полной.

— И еще беда, — вздохнул Констанцы, — я потерял медальон, который мне дала мать. Он хранил меня во всех сражениях от самой Вильны.

— Ну, может, пан поручник, то есть добрый знак! — сказал толстяк Доморацкий. — Война кончилась, и сражений больше не будет.

— Боюсь, что его украла эта шлюха-маркитантка… — Констанцы явно стыдился. Он не то чтобы не сомневался, он прекрасно помнил, куда делся медальон.

— Все-таки любопытно, куда же они исчезли? — хмелея, пробормотал хорунжий Забелло. — Ни один улан не видел, как они проскочили через оцепление во дворе.

— Как вы думаете, пан Констанцы, — спросил Вартовский, — что мог искать шпион в этом доме?

— Понятия не имею! — пожал плечами поручник.

— Жаль, — заметил Стржалковский, — я бы на вашем месте как следует обыскал дом. Не может разведчик просто так, среди бела дня, расхаживать с оружием по городу, в который вступает неприятельская армия. Мне кажется, что где-то в этом доме есть подземный ход. Через него эти негодяи пролезли сюда, а потом — сбежали.

— Было еще двое, — напомнил Ржевусский. — Один — тот, что застал меня врасплох, и второй, который бросил серную бомбу.

— Эти двое вели себя непонятно, — задумчиво произнес Вартовский. — На кой черт им было уводить с собой никчемных маркитантов? Их можно было просто пристрелить или прогнать, но они зачем-то увели их с собой.

— Прогнать их было бы опасно, — возразил Стржалковский. — Они видели шпионов в лицо и могли бы их опознать. А убивать их — значило оставить следы. Именно поэтому они решили увести их с собой и прикончить подальше от наших глаз.

— Скорее всего, панове, — продолжал размышлять Стржалковский, — они ушли через какой-то подземный ход.

— Панове! — вскричал подогретый вином Доморацкий. — Чего мы сидим, холера ясна?! Надо немедленно идти в подвал и искать этот подземный ход! Иначе эти разбойники убегут…

— Они уже убежали, пан хорунжий, — усмехнулся Стржалковский, — но мне кажется, они могут вернуться.

— Почему? — спросило сразу несколько человек.

— Потому что шпион не нашел того, что искал. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что он попытает счастья еще раз.

— Вот это, пан Леон, мне не очень понятно, — скептически произнес Вартовский.

— Попытаюсь объяснить свою логику. Если бы шпион уже нашел то, зачем приходил, то, во-первых, не стал бы дожидаться появления улан, то есть ясновельможного пана Ржевусского и вахмистра Пшежецкого. А во-вторых, если уж что-то ему помешало, то он постарался бы исчезнуть незаметно, а не убивать вахмистра и связывать пана поручника. То, что он не убил пана Ржевусского и маркитантов, выглядит очень странно, если бы ему не нужно было задержаться в доме.

— Проше пана, — вклинился Вартовский, — вы считаете, что пан Ржевусский был его заложником? Но тогда ему надо было тащить с собой именно его, а не маркитантов.

— Действительно, — вздохнул Констанцы, — они убежали, а я остался лежать связанным.

— Да… — почесал подбородок Стржалковский. — Это действительно странно. Я думаю, что он просто действовал впопыхах. Ему нужно было побежать совсем в другую сторону, туда, куда они в конце концов скрылись. Я имею в виду, что он все еще надеялся взять из дома нечто важное, поэтому и рискнул бежать не к подвалу, а в сторону лестницы, ведущей на кухню. Там у него тоже был шанс бежать. Именно оттуда, по вашим словам, пан Забелло, возник этот седой мужик, который бегал как двадцатилетний.

— Я полагаю, он был переодет, а борода приклеена, — кивнул хорунжий.

— Смотрите, Панове, — сказал озабоченно Доморацкий, указывая на многочисленные зарева в разных частях неба. — Похоже, что в Москве полно пожаров.

— Я думаю, это наши союзники-французы решили устроить иллюминацию, — небрежно заметил Вартовский, — подожгли какие-нибудь сараи и пляшут вокруг них, налакавшись русской водки. Для них она слишком крепка.

Утром 3 сентября какие-то лихие казачки, пробравшись потихоньку через Замоскворечье и тихо зарезав при этом кинжалами нескольких французских часовых, подпалили Москворецкий мост. Заполыхал Балчуг, зачадило в Зарядье, за рекой факелы встали над Пятницкой и Ордынкой. Растекалось пламя и желтый дым на Тверской, Ильинке, в Каретном ряду…

Наполеон сидел на раскладном стуле в одной из комнат Теремного дворца. Нога, как всегда, лежала на барабане, а в руках император вертел подкову, найденную на Поклонной горе. Настроение было неплохое, но кое-что тревожило. Во-первых, болел живот. Во-вторых, заныла штыковая рана, полученная при штурме форта Л’Эгилье под Тулоном. В-третьих, куда-то исчезла русская армия.

За спиной кашлянул Лористон.

— У вас новости, генерал?

— Не лучшие, сир. В ряде частей города начались пожары. На Москве-реке русские взорвали баржи с боеприпасами.