Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

В вопросе о корабельных червях он осторожно поддерживал тех, кто ратовал за медную обшивку днища, но никогда бы не отозвался пренебрежительно о достоинствах еловой доски, волоса и дегтя, смеси, которая, что бы там ни было, верой и правдой прослужила ему почти тридцать лет, и шесть из них — на западно-индийских трассах. Моделям он предпочитал планы (хотя репутация корабельного плотника перевешивала в его глазах и то и другое), а чертежам — вычисления. Небольшая гравюра Энтони Дина, висевшая над его каминной полкой, подтверждала его убеждения, и когда высокий весенний прилив разбивал ожидания кораблестроителей, капитан Гардиан позволял себе довольную усмешку.

Даже по прошествии этих долгих лет движение судов вверх и вниз по Темзе не утратило для него своего интереса. Море так и не отпустило его по-настоящему. Вот и вчера под вечер он следил за тем, как входит в док последний из прибывших в эти дни кораблей. Напрягая свои старые глаза, Эбен глядел в окно Вороньего Гнезда (так он именовал комнату в мансарде своего дома) и пытался рассмотреть в сгущавшихся сумерках сутолоку лодочников, разбредавшихся по своим делам. Огонь в камине, куда он подбросил угля, грел ему спину из угла крохотной комнатки. Вдоль стен стояли книжные шкафы, набитые уже порядочно замусоленными томами. Непропорциональных размеров стол, гораздо больший, чем дверь, через которую его некогда каким-то чудом внесли в комнату, был завален бумагами, картами и планами. Наконец-то капитан сумел различить очертания потрепанного корабля, пришвартованного у причала всего в сотне ярдов от его дома.

Что-то в нем было знакомое… Где-то он уже видел этот корабль… Он вытянул шею и наклонил голову, чтобы лучше видеть. Сегодня попозже или, возможно, завтра утром он спустится в док. В комнате стало тепло, и окно запотело. Эбен сел в свое кресло у стола, размышляя, как всегда в такие минуты, о том, как хорошо находиться в тепле, в сухом месте и на берегу.

Корабль прибыл еще вчера, а он до сих пор не собрался осмотреть его вблизи. Может быть, завтра утром. Сегодняшний вечер он посвятит своему любимому занятию — воображаемому строительству кораблей. В этот вечер ему предстояло построить шхуну-бриг.

Он уже установил киль на блоки, форштевень и корма подняты и сращены с килем, кильсон прикреплен болтами к флор-тимберсам. Концы последних он оставил пока свободными, готовясь обвести их кругом. Когда ему довелось увидеть подобное судно в первый раз, он рассмеялся. Чуть-чуть воображения, и кажется, что оно плывет задом наперед. Где-то раньше он уже… Усилием воли Эбен вернулся к своей задаче. Он прикрепил шпангоуты к флор-тимберсам, обвел их и удвоил в средней части судна. Внимание и осторожность — вот что главное. Скелет корабля начинал вырисовываться. Далее он вставил распорки и пяртнерсы, удерживавшие мачтовые основания, которые он поместил следом. Самым нудным делом было устанавливать кницы — стоячие, навесные и подвесные, все с правосторонней структурой волокна. Эбен задумался: быть может, его нелюбовь к многопалубным судам как раз и объясняется нежеланием возиться с кницами? Он забил их на место дубовыми гвоздями, а затем сосредоточился на корме, где сила нажимов и давлений якорных тросов и руля будет максимальной. Он всегда клал добавочный транец между половинным и основным и, чтобы предупредить возражения со стороны жадного до грузовой вместимости судовладельца, вызвал в памяти воспоминание о том, как ему пришлось лететь от подветренного берега на полных парусах с десятью матросами на руле и как стонали тогда, едва не лопаясь, брусья тимберсов. Это было во время охоты на китов. Тогда он подумал было, что пришел его черед… Так, теперь обшить досками и законопатить.

Сейчас-то он уже был далек от всего этого, чему и радовался, — от «ревущих сороковых», экваториального штиля, от прочих атрибутов морских баек. Он сбежал, не дожидаясь конца, понадеявшись, что экипаж справится без него, черт подери, ему прекрасно был известен финал, он уже видел его сотни раз, вдовы, банкроты, а ему — никакой выгоды. Они могли бы еще прислать вызов, но у них не оставалось ни одного свободного корабля, да и он уж больше не откликнется. О, как понимал нужду, что таилась за всеми этими подталкиваниями и подмигиваниями, которыми старый моряк добивается еще порции и, получив свой стакан пунша, начинает все сызнова: вокруг мыса Доброй Надежды, привязавшись к штурвалу, десять часов по Атлантическому океану в марте, потом в порт, в сухой док, и, вы только подумайте, мы потеряли киль. Его сорвало начисто! Но теперь-то уже ни черта, никакой разницы, так-то, и штурвал долой, а было это в тот раз около Антильских островов… И они будут хлопать в ладоши и веселиться и не поверят ни единому слову, а неделю спустя будут говорить: «Встретил тут одного занятного малого, так он рассказывал историю…» А еще через месяц: «Послушайте-ка, что я вам расскажу, небывалое дело, вы о таком и не слыхивали…», — и закончат словами: «Ну, дело ясное, и все это сущая правда, провалиться мне…» И пусть их. Ничего нет правдивей моря. Пусть их, потому что, не глядя, но думая, размышляя о море, забрасывая лот и вынимая оборванный конец, он, как никто, понимал эту нужду. Нужно было выставить что-то против бортовой качки, против подводных течений и встречных течений, против изнуряющих тропических штилей. Против факта, что в море ничто не держится вечно, и возвращает оно не тела, а лишь выбеленные кости. Поэтому он с сочувствием относился к историям об океанах, даже если на самом деле речь в них шла о суше, о твердой почве под ногами, где нет места непредвиденным случайностям. И с тем же сочувствием он относился к незадачливым морякам, мысли которых бродили по морям, пока тела пребывали в безопасности на берегу. Но на судне, построенном каким-нибудь женевцем при помощи угломеров, он ни за что бы не отошел от берега дальше чем на пару сотен миль. Нет, и сочувствие имеет свои пределы.

Он снова вернулся к своей задаче. Он обшил досками борта до самых планширов и настлал палубы. Тук, тук, тук, грохот деревянных молотков по гвоздям, вельсы на пристани… Где-то он уже видел этот корабль. Он знал это наверняка. Эта мысль свербила его, не отпускала. Он поворошил угли в камине. Тук, тук, тук, что-то он упустил — словно какую-то мелочь в игре на запоминание. Она будет стучать в нем, пока память или ярость не заполнят этот пробел. Капитан Гардиан вытащил себя из кресла, подошел к окну и, посмотрев вниз на пристань, осознал, что преследовавшая его мысль не имеет никакого отношения к игре: там, внизу, стоял реальный корабль, а в памяти его зиял реальный пробел. Корабль, привязанный у причала в сотне ярдов от его окна, назывался «Вендрагон». Что-то в этом корабле или в его названии беспокоило капитана. Что-то во всем этом было не так.

Корабль медленно покачивался на воде, и людям, которые носили на борт какие-то ящики, приходилось ступать осторожно. Они потели и ругались, но деньги были хорошие, и расчет тут же, на месте. Какой-то старик мучительно медленно тащился домой вдоль причала, обрубки болят, спички сыплются из карманов. Эбен снова бросил взгляд на грузчиков. Коукер, их старший, считал шаги от повозки с ящиками до сходней, один, два, три…

— Поставим пока, — приказал Коукер своему товарищу, державшему ящик за другой конец. Он размял руки и вытер пот со лба, прежде чем продолжить отсчет. Это была не первая его работа такого рода: двойная оплата — и никаких вопросов. Ему вспомнился лихтер, приставший к берегу неподалеку от Ричмонда и выгрузивший прямо на траву двадцать ящиков французского бренди, и как они провели там ночь, потягивая спиртное и травя анекдоты с довольным хозяином. Он мог бы поклясться, что то был герцог Мальборо. Но на этот раз клиент ему не понравился; узколицый человек с металлическим голосом. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… работу, за которую дают тройную плату, он оставляет Кливеру и его парням: обычно такое дело бывает грязным, для человека женатого слишком рискованным. Он покривился, шагая по палубе, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать шагов, все. Грузчики поставили ящик на палубу и отправились за следующим.