Другая жизнь - Илья Павлов

Молится? Нет, он над этим смеется. Нет, не запрещает, говорит, верьте во что хотите, но нет ничего, кроме совести и здравого смысла. Говорит, и богов нет. Откуда я ж знаю – есть, нет… В отряде во что только не верят. Так, про себя. Он только, когда про колдунов и магию слышит, бранится – мол, чушь собачья и обман народа. Сам же такие вещи знает и делает, что в любом городке за волшебника сошел бы. Наука, говорит.

Боги… Знаешь же, почти у каждого оберег какой-нибудь на шее висит. Или свой, или фамильный. Традиция. Некоторые амулеты от отца к сыну по триста лет путешествуют. У благородных в особенности. Даже тот, кто в богов не верит, что-то имеет за пазухой. «Кровь предков заставляет нас жить, не склонив головы». Во как. Помню еще что-то…

Ладно, про что я там? Про сожженный мост. Старшой увидел, что все в строю, уступом встали, как заорет (башка, потом сказал, включилась): «Копейщики, вперед! Копья поднять! Ждать команды! Строй держать!» И мы – раз, и встали. Я за ним прямо. Хотел обойти, а он только шагнул вперед на четверть шага, за свою черту. Как успели… Он впереди на шаг, с мечом на плече. И мы, ощерившись, плечом к плечу: копейщик, мечник, копейщик, мечник. И арбалетчики по сторонам. Как на картинке из устава. Боевая шеренга легковооруженной гвардии в уличных боях. Гвардия, возьми тебя за хвост. Три с половиной человека. Ну не три, девятнадцать, да четверо из них в телеге сзади лежат. И этот, с мечом впереди.

И все. Ворота падают, и те, кто на них висел, прямо нам под ноги. Вот только теперь понял про черту. Ворота-то упали прямо у него перед носом, это он тогда рассчитал, куда они достанут. Вот голова! А все: «Не знаю ничего, не помню, все само собой», говорит. А про такое понял и рассчитал, и нам показал. Мы ж по той черте так и стояли.

Кто висел из этих на воротах – мимо него, нам на мечи. Раз, и все лежат, человек шесть. А там толпа готова рвануть, ворота неожиданно и для них упали. И он с мечом на плече: «Стоять всем, …!» – первый и последний раз на моей памяти ругнулся. Хотя нет, был еще случай, потом расскажу. Да, не смейтесь, хотя как не смеяться… хорошо он нас тогда. Нас, нас. Заслужили. Нет, такое не повторю. Да нет, помню. Такое не забывается. Подожди, проржемся. Это когда мы сто верст марш сделали за день. Без лошадей. Как, как… Мокрым каком. На плоту, по Веселой реке. Сейчас Лисе плохо станет. Орала тогда как резаная. Да все орали. Страшно, по порогам-то. Думали, все, потонем все к водяному в гости. Старшой и придумал. Взяли работу, двух человечков сопроводить. Да, всем отрядом прикрывали. Там много людей, которые хотели этих двоих порешить. На всех дорогах ждали. А мы по реке. Никто ж не думал, что так можно. Нет, второй раз – ни в жизнь. А он еще говорит, что это для удовольствия люди так сплавляются. По порогам. Сумасшедшие… Доплыли. Мокрые, скукоженные, все закоченели. Как приставать стали уже к нормальному берегу, все на один край и побежали. Что, что… Перевернулись. Пороги прошли, а тут, у берега – смехота. А этот, главное, успел на камень спрыгнуть. Старшой. Стоит сухой на берегу, а мы все в воде, кто целиком, кто по пояс, кто по колено, и сил нет ни на что, даже чтоб вылезти.

Тут он нам и сказал, что, мол, так и так, и такие-растакие, мне вас опять вытаскивать, и костер разводить, и сушить, и кормить. Подпрыгнули, мол, так и так, и побежали быстро. И так это было неожиданно от него услышать, что подействовало. И подпрыгнули, и побежали. И ведь пока мы выжимались – и костер запалил, и всех сам обошел, и из заветного бурдюка всем дал быстро выпить для сугрева. И вечером уже у костра Лисин визг передразнивал так, что все чуть второй раз за день, уже, правда, от смеха, чуть не померли.

Спать пора. Что, про ворота не рассказал? А. Ну слушай.

«Стоять», – говорит. И мы замерли, и те, кто за воротами у них первыми стоял, тоже. Друзья-то их у нас под ногами в крови хрипят, и понятно им, что первые три шеренги мы все-таки порубаем, прежде чем сами ляжем. А умирать-то никому не хочется. Одно дело пограбить, попить да в кабаке потом хвастаться. А тут отряд стоит, кирасы сверкают и с мечей кровь капает. Кровь тех, кто первыми торопились пограбить.

Старшой меч опять на плечо со стуком в этой секундной тишине. И вся наша первая шеренга «лязг!» за ним мечами.

– Копья ставь!

И вторая шеренга копья между нами как выставит… Те аж попятились. Один только с арбалетом присел, но поднять его не успел. Немой из-за нас метнул свой топор аккурат ему в грудину.

А задние у них всего этого не видят и напирают. И вся толпа опять на нас через ворота начинает выпирать. И первые на наших копьях и повисли. Старшой с Братьями их мечами стряхнули. Старшой нам: «Шаг назад, держать строй!» И этим уже по трупам лезть нужно, скользить по крови. И опять тишина.

– Стоять, – уже им. – Кто главный?

Ну, мол, мы готовы и поговорить. И делает шаг вперед. И я за ним. Все опять дернулись, на мое копье снова один напоролся. Лезут вперед. Первую их шеренгу всю срубили. Там уже вал из тел и крови по колено. И солнце жарит. И пот ручьями из-под шлемов.

– Кто старший? – и опять меч на плечо. И мы все – раз! Да, я же и говорю, оттуда и пошло. Старшой говорит, что только ворон пугать. И тогда помогло. Раненые у них под ногами хрипят. Кто-то в бок вдоль стенки сунулся, и снова топор из-за нас «вжик», и еще один хрип.

Вот тут жених той бабы и вылез.

– Я, – говорит, – барон такой-то.

Уже и не помню, как звали. Что? Вот, Весло помнит. Щуплый такой, броня, правда, хорошая, дорогая.

– Отдайте нам графа и девушку. Иначе всех убьем и потом повесим.

А Старшой ему:

– Графа здесь нет. И людей его нет. И девушки. А мы – «отряд Сожженного моста».

Да, так и сказал. Придумал, говорит. Нет, раньше нас звали «отряд Старшины».

– Мы, – повторяет, – «отряд Сожженного моста». Освободите ворота, и мы вам, ваша светлость, покажем, что здесь никого нет.

– А что вы тут делаете? – Барон уже потише так, явно не понимает, что происходит.

Старшой меч опустил и встал посвободнее, но нам рукой показал, мол, не расслабляемся. Куда там расслабляться, все на волоске, попрут снова – так не остановим…

– Мы должны были встретить караван из Холмов, но он не пришел. – Старшой поймал на лету сорванную с кого-то ветром шляпу, и стал так нарочито медленно кровь с меча вытирать. – Здесь нет ни графа, ни добычи. Освободите ворота, а то прикажу стрелять.

Все и примолкли, барон хотел было что-то сказать, но Старшой его перебил, уже почти крича, чтобы все слышали, и тоном таким, будто он здесь один начальник, а все остальные так, мелочь:

– Его светлость с охраной проезжает, остальные – за стену, – и знак подает нам. И мы – раз! Два шага вперед, и снова мечами о наплечники – «лязг!» – Забрать трупы и раненых. Отдыхаем. Сейчас бочку пива выкатим.

А мы, кто в крови, кто чуть живой от усталости, но стоим, в броне, не шелохнемся. Прямо действительно гвардия. Вон у Щуки спроси. Он там был, только с другой стороны. Говорит, как увидел, так и решил: попрошусь в отряд, хоть за обозом ходить. Да, у нас обозных нет. У нас все и воюют, и копают, и таскают. Все вместе. Потому и за спину свою не страшно. В других? Где как. У некоторых бойцы отдельно, конюхи отдельно. Вот Старшой его потом долго проверял, все думал почему-то, что лазутчиком к нам заслан от кого-то. Ну а кто в еле живой отряд вступит – ни денег, ни людей, ни лошадей? Правильно, в общем. Всех проверяем как можем. Что? И тебя, конечно. Как? Меньше будешь знать, крепче будешь спать.