Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Ну, наркотик во все гамбургеры не положишь, небось, Алексей!

– Еще как положишь, Антон Степанович! А еще, как вы думаете, почему мертвые должны хоронить своих мертвецов? Как могут мертвые сами кого-то хоронить?

– Алексей, нам выходить, – сказала я, деланно улыбаясь мужичку.

– Ах, что – уже? – отозвался сын. – Черт, а как же насчет мертвых? И я еще не рассказал Антону Степановичу главного, про викингов.

– Ничего страшного, напечатаешь потом в газете, Антон Степанович и прочтет.

– Обязательно! – воскликнул мужичок. – Прощай, Алексей! Не уступай этим янки!

– Никогда! – серьезно отвечал сын. Мы вышли.

– Мама, а как ты думаешь насчет мертвых?

– Что за чушь! – воскликнула я.

– Никакая не чушь! Это выражение: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Я не могу его понять. Как это?

– Я тоже его слышала, но это же совсем просто объяснить: живые должны заботиться не о мертвых, а о живых…

Я никак не могла вспомнить, откуда эта фраза взялась. Какой-то философ сказал, что ли?

– Тогда, мама, он должен был так и сказать: пусть живые заботятся о живых. Так нет же, он сказал про мертвых!

– Кто сказал? – спросила я.

– Иисус, вот кто.

Я подивилась тому, что творится в голове у сына: каша какая-то, смесь дичайшая из известных изречений и детских суждений. А в общем – бред. И постаралась перевести разговор на другую тему. Но безуспешно. Алексей с маниакальным упорством остаток дня приставал ко всем с этими мертвецами.

Когда мы пришли на дачу, там уже все было готово для сожжения: куча книг валялась посреди лужайки: Толстой вперемешку с Сименоном, история Франции – с курсом английского языка… Михаил в стороне разжигал мангал. Потихоньку съезжались приятели, которых мы не видели много лет. Они были удивлены, мягко говоря.

– Ты что, собираешься все это жечь? – спросил Сережа Брагин, с которым мы учились в институте.

– А что с этим добром делать? – пожал плечами мой бывший муж. – Везти в Америку? Смешно. Продавать – тоже. Читать я это не буду. Хочешь – бери. Только сегодня бери, завтра приедут новые хозяева.

– Нет, если честно, мне свои книги девать некуда. Ну ты отдал бы их в какую-нибудь библиотеку… – сказал Брагин. – Сейчас, сам знаешь, библиотеки нищие.

– Да и черт бы с ними, с библиотеками! – воскликнул Михаил. – Мерзость это – эти ваши библиотеки. Пыльные, никому не нужные. России дело надо делать, а не книжки читать.

– Это ты, Светозаров, в Америке пожил! Чувствуется!

– Ха-ха! Сам же сказал, что своих книг девать некуда! Только не надо лицемерить, не надо. Я все это говно собирал, когда больше ничего другого делать было нельзя. Это, если хочешь, было моим диссидентством. А теперь книги если и нужны, то – прочитать и выбросить. А я, если хочешь, так со своим прошлым прощаюсь. Окончательно. И все, больше никогда я в эту вашу новую Россию ни ногой.

Что-то было неприятное в его речах, что-то для меня непонятное. Что-то явно с ним в Америке произошло. Необычным было и то, что он привез с собой очень много спиртного и пригласил какое-то немыслимое количество людей. Многих я впервые видела. А кое-кто из них, как оказалось позже, сыграл в судьбе нашего распавшегося семейства немаловажную роль. Я имею в виду этого журналиста Рогова, с которым потом связался мой старший сын. Тогда, на даче, я его никак не выделила среди прочих – помню только монументальную фигуру, слонявшуюся по участку и перебиравшую книги. Внешность его мне показалась знакомой, где-то я его видела, но все не могла понять где. Он оказался очень известным по московским масштабам журналистом. Но мне что? Я газет в жизни не читала.

Вообще же у меня было впечатление, что нам с Михаилом завидуют; завидуют, что мы уехали, устроили свои судьбы, хотя бы и раздельно друг от друга. Здесь же, в России, жить было как-то нетвердо, как-то не слишком приятно, хотя, по утверждению наших приятелей, и очень «интересно». Не могу понять.

Почти все первым делом бросались к книжной куче – а она была чуть ли не три метра высотой – и копались в ней, тащили из нее, тащили… Вдоль забора возникло постепенно еще несколько куч, маленьких, из книг, набранных гостями. Потом и они тоже почти все были брошены в костер – кроме пары десятков книг, никто ничего с собой больше не взял. Это только вначале глазки гостей загорались на бесплатное, на халяву, так сказать. Это только вначале на Михаила сыпались упреки и презрения, что, дескать, зажрался в Америках, стал, дескать, «мериканом» и все такое прочее-пошлое. Потом же выяснилось, что никому, буквально никому из присутствующих никаких книг и не нужно.

Зато накинулись на угощение. Выпито и съедено было много, и чем больше пили и ели, тем больше вожделели церемонии. Обсуждали меры предосторожности, сочиняли ритуал, фотографировали кучу, фотографировались на ее фоне. Одна из фотографий (на ней, правда, почти ничего было не разобрать) появилась через день в одной бойкой московской газете, иллюстрируя собой репортаж с заголовком «Новые русские „интеллектуалы“. На своей подмосковной вилле капиталист торжественно сжег пять тысяч книг из собственной библиотеки» за подписью Д.Булл. Я, разумеется, статью не читала, но Тоня Шкель мне услужливо пересказала ее по телефону. Был ли этот Д.Булл журналистом Роговым, я не знаю.

Жечь решили в полночь. Кучу рассортировали: с краев положили детские книги, а дальше в порядке нарастания серьезности, что ли. Венчали кучу сверху собрания сочинений Чехова и Горького, тома Ницше, Платона и прочих философов, и шпилем – «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери.

Самые пьяные и ярые склеили из бумаги подобие ку-клукс-клановских колпаков, надели подобие мантий из одеял и пледов, сделали факелы. Ровно в полночь факелы зажгли, и дюжина энтузиастов подпалила кучу с разных концов. И запылало. Запылало сразу ярко и жарко. Михаил схватил шланг, остальные – ведра и бутылки с водой, стоявшие наготове. С большим трудом удалось огонь притушить, кучу разобрать, возвести на ее месте другую – поменьше, а остальные книги сложить рядом, чтобы потом поддерживать костер. Запалили еще раз. По счастью, ночь была тиха, безветренна. Но и теперь огонь был слишком высок. Так высок, что спустя минут десять ворота с улицы осветились автомобильными фарами. Милиция.

Михаил пошел разбираться. Разумеется, сообщили соседи, а заодно вызвали и пожарных. Те приехали с помпой и с помпами минут через двадцать после милиции. Подтянулись и соседи. Скандал разгорался. Михаил и журналист Рогов долго убеждали власти, что ничего страшного, что жечь будут аккуратно, «по книжечке, по книжечке». В доказательство своей полнейшей лояльности Михаил выдал каждому из стражей порядка по сто рублей, а заодно предложил желающим покопаться в обреченной библиотеке. Отказались все, кроме одного пожарного, который набрал охапку детских книжек, да еще лейтенант милиции поднял с краю томик Заболоцкого, чем вызвал восторг гостей-интеллектуалов. Соседям была предложена выпивка, и церемония продолжилась. Жгли теперь медленно, подбрасывая по две-три книжечки, так что растянулось это занятие почти до утра. У многих книг оказались такие крепкие обложки, что так и не сгорели. Пару раз ездили на станцию за выпивкой, а под утро принялись готовить «интеллектуальные шашлыки», нанизав мясо на шампуры и жаря его в огне чужих мыслей.