Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев

зачтут как антисоветизм. Вам на допросах надо очень тщательно подбирать слова и не злить, как сегодня. Будьте серьезней. Посмотрите на Гавриила Семеновича, что с ним сделали, а он тоже невиновен. Что, если такие же меры применить к вам?

– Да, – заметно сник Глушков, – вы меня просто оглушили. Обидно, и в голове не укладывается: меня, директора школы, уравняли с дезертиром, – кивнул Глушков в сторону мужчины непонятного возраста, обросшего длинными волосами и бородой, – и этими бандитами с прииска.

– С бандитами вас не уравняли, вы на ступень ниже. Они Советской власти социально близкие люди, а вы социально опасный элемент…

Алексеев не принимал участия в разговоре – боролся с дремотой, но она оказалась сильней. Голос Клепикова стал удаляться, удаляться, и наступила тишина. Которую нарушил грозный окрик надзирателя:

– Не спать! Не спать!

– Гавриил Семенович, открой глаза, – Клепиков тронул за плечо сидевшего на табурете Алексеева.

– Все-все. Я не сплю.

– Он же не на кровати. Какое им дело до того, просто он сидит или спит сидя? Правила не нарушает, – вопросительно глянул Глушков на Клепикова. – Или я чего-то не понимаю?

– Поймете, когда за вас возьмутся по-настоящему. Гавриилу Семеновичу даже сидеть спиной к двери запретили. Тут все делается, чтобы сломить волю подследственного. Правда, в мое время был один – спал с открытыми глазами.

– Вот так издеваться над людьми? Они же прививают ненависть к Советской власти. Неужели не понимают этого?

– Говорите потише, – Клепиков оглянулся. – Я не такой храбрый, как вы. Потому что хорошо знаю, где нахожусь.

Голос Клепикова снова стал пропадать, исчезать…

– Не спать! Не спать! Еще раз увижу – ребра пересчитаю!

Ночью допрос Алексеева вели Никифоров и Усачев. Укоризненно качая головой, Усачев сказал:

– Дотянул, скотина, с признанием, вот арестовали твою жену, а она, оказывается, в положении. Боюсь, не выдержит, останется после допросов без ребенка. А все, дружок, по твоей вине…

Смуглое лицо Алексеева побледнело, он до боли сжал кулаки, уперся ими в колени:

– Нет у меня никакой вины, а у Марты особенно. За что ее арестовали?

– Вина есть у всех. У Марты – что родилась немкой и связалась с тобой, антисоветчиком и националистом. И теперь будет отвечать за недоносительство, а может, притянем как твою сообщницу. Не вела ли она по твоему приказу антисоветскую агитацию среди немцев? Допросы покажут, а вести мы их умеем, ты в этом убедился. И вот тебе совет, пиши признательные показания, и как можно скорее. Чем быстрее напишешь, тем легче будет Марте. Глядишь, сохранит ребенка. Думай, Алексеев, думай.

И Усачев ушел, оставив Алексеева наедине с Никифоровым.

– Слышал, свинья? – Никифоров вынул из кобуры пистолет, положил перед собой на стол. – Так в каком году ты вошел в преступную организацию?

Марта арестована! Этого Алексеев боялся больше всего. Марта, девочка моя! Мысль о том, что ее могут бить, разрывала ему сердце. Слушая следователя и отвечая на его вопросы, Алексеев лихорадочно думал. Что ему делать? Боже, что ему делать? Как помочь Марте?

А Марта, вернувшись в камеру, расплакалась навзрыд. И женщины тут же начали ее утешать, но делали это каждый по-своему. Худенькая, обнимая Марту за плечи, посетовала:

– Ты что, девонька, первый день здесь – и плачешь. А сколько их еще будет, слез не хватит. Ты лучше посиди да трезво обо всем подумай.

– Что ты, Маша, говоришь, – вмешалась полная. – Пусть поплачет. Слезами горю не поможешь. Но хоть душа передохнет.

– У тебя, Роза, у самой глаза вечно на мокром месте, и ее с толку сбиваешь. Не такое это место, чтобы слезы лить. Тут никто не пожалеет.

– Не слушай ее, девка. Поплачь, поплачь. Что нам, бабам, остается…

Они во всем были разные, ее соседки по камере. Маша, пожилая, худенькая, со следами былой красоты, и Роза, низкорослая, толстая, широколицая, нос пуговкой. Арестовали ее за воровство молока с колхозной фермы. За такое судили сразу, но болел судья, и ей пришлось ждать его выздоровления, чтобы получить срок. Розу даже не вызывали на допросы, и так все было ясно.

А вот у Маши дела были плохи, ей грозило лет десять за антисоветскую агитацию – назвала подписку на заем ограблением, отнимают последнее, а дети и так голодают. Муж у нее погиб на фронте, и после ареста дома осталось трое детей, старшей девочке было двенадцать, а младшему восемь. И Маша с ума сходила – как они проживут зиму и как вообще будут жить без нее.

Рассказав о себе и услышав историю Марты, женщины опять же отнеслись к ней по-разному. Маша сразу же решительно, без малейшего сомнения, заявила:

– И откажись. О ребенке подумай. А муж, если он мужик нормальный, поймет, ты просто обманываешь следователей, а на самом деле любишь его и собираешься родить ему сына или дочь. Родить здорового, а не покалеченного на допросах. Поймет, даже если он и погибнет, то будет расти его ребенок. Да мужик твой, поди, и сам бы тебе это посоветовал…

Она даже, кажется, на время забыла о своих детях, так увлекшись судьбой Марты, и целый день, с небольшими остановками, убеждала Марту пожалеть себя, пожалеть мать и отказаться от мужа. Она бы в такой ситуации долго и не раздумывала: конечно, муж есть муж, родной человек, любовь и все такое, но надо думать о будущем, о детях, ведь ради них и живем… И тут не вытерпела Роза и сказала, предавать мужа – это подлость. Ему и так плохо, а когда узнает об измене, может пасть духом, сломаться и подписать черт знает что. Нет, отказываться от мужа никак нельзя!

И тут Маша с какой-то непонятной злобой переключилась на Розу, посоветовала не вмешиваться в чужие дела. Роза в долгу не осталась:

– А ты что с утра ей долдонишь: откажись да откажись, твое какое дело, она что, родня тебе? Ты о своих детях подумай, а не советуй другим делать подлости.

Они препирались до самой ночи.

На следующий день Маша с самого утра начала снова убеждать Марту отречься от мужа. И снова вмешалась Роза, посоветовала Марте не слушать ничьих уговоров, а жить своим умом и не делать подлостей, отказываться от мужа грех. Бог не простит.

Они снова стали ругаться. Одна обозвала другую воровкой, а та в ответ назвала ее врагом народа. Марта думала, что они передерутся. Но тут Машу вызвали на допрос, побыла она там недолго и только вернулась, как на допрос вызвали Розу, которую до этого не беспокоили. Роза пришла бледная, испуганная и молчаливая. А когда Маша снова начала убеждать Марту подумать о себе и о ребенке, а не о муже, Роза вдруг тоже поддержала ее, но делала это неохотно и неубедительно.

Марта