На бывшей Жандармской - Нина Васильевна Цуприк

вакса-та. Сажа в трубе есть? Ящик мала-мала сколотим.

Когда Федя с Ахметом явились к станционному забору со своими ящиками, чистильщики радушно встретили их.

— Садись, Ахметка, на свой угол. Ты, Федюня, рядышком устраивайся. А мы потеснимся. Всем хватит места.

— Па-ачистим сапожки, пажалста! — забарабанил щетками по ящику Ахмет.

— Ко мне, ко мне, господин!

— Барышня, туфельки почистим! — на разные голоса галдели мальчишки.

Добротно одетые господа валили со станции скопом, торопились в свои не так давно оставленные дома.

На деревянные ящики то и дело становились офицерские и казацкие сапоги, желтые чешские краги, господские штиблеты и туфли. Мальчишки бойко орудовали щетками. Их баночки и коробки наполнялись керенками.

Но ребята понимали: раз господа едут домой, хорошего в жизни не жди.

К концу дня Федя счет потерял, сколько ног становилось на его ящик.

— Гляди-ка, Федюня-то как ловко работает. Вроде всю жизнь в нашем ряду сидел, — расхваливали мальчишки. Они знали о Федином горе и старались быть к нему как можно внимательнее. Ни о чем не расспрашивали, не любопытничали, пытались позабавить его прибаутками:

И-их, барыня при-пы-ли-лася,

Алтын подала, за-да-ви-лася.

Чистим, чистим сапоги, чистим и баретки,

Стань на ящик, лапоток, в сто четыре клетки.

Напевали они хором и стучали в такт щетками.

Вечером, еле волоча затекшие от долгого сидения ноги, Федя вернулся домой и с гордостью выложил на стол целый ворох смятых бумажек. Александра Максимовна тихо ахнула при виде сына, перепачканного ваксой.

— Ох, горе-горькое! Что бы сказал отец… — она задумалась, глядя на заработанные сыном деньги. А Федя достал из кармана три пряника, два отдал Марийке с Сережей.

— Ешьте грузди, — сказал он, подражая голосу отца. Третий спрятал под подушку спящего Мишеньки.

За общей бедой забылись распри между мальчишками. Прекратились драки между «колупаевцами» и «мухоморовцами».

— Вечор енти… желтоногие гусаки соседа Петра увели. Избили у всех на глазах — страсть. Весь дом переворошили, кричат: «Где оружие?»…

— А у нас в улице облаву устроили. Пеших и конных полным-полно. Кто идет, кто едет — всех загребали. Говорят, какого-то большевика искали. Собачонка Кутька бабки Федоры на них залаяла. Казак-то ее шашкой…

— Нашли? — раздались нетерпеливые голоса.

— Большевика-то? Нет, огородами убег. Я сам видел. Бабка-то ревет, Кутьку жалко…

— Что собака, когда люди гибнут…

Федина работа закончилась неожиданно. Однажды к ряду чистильщиков подошел околоточный надзиратель «тараканий ус». Остановился и, дымя папиросой, оглядел ребят.

Его водянистые глаза уставились на Федю. Он приблизился, выпустил в лицо мальчика клуб дыма и поставил ногу на ящик.

Федя всем сердцем ненавидел этого человека, люто ненавидел всех, кто погубил отца. Даже по ночам, ворочаясь в постели и слушая, как вздыхает мать, он придумывал для них самые страшные кары.

— Вот вырасту — отплачу! — успокаивал себя мальчик.

Мошкин ждал, пошевеливая от нетерпения носком сапога. Перед самыми глазами Феди торчало колено, обтянутое синим сукном. Так бы и дал по этому ненавистному колену, чтобы «тараканий ус» взревел от боли. Искушение было так велико, что мальчик закрыл глаза.

— Ну, живее шевелись!

Он еще и нукает! Федя вскочил, с силой выдернул ящик из-под ноги Мошкина и прохрипел каким-то чужим голосом:

— Не буду чистить!..

От неожиданности и толчка «тараканий ус» замахал руками и чуть не упал. Папироса вылетела изо рта.

— Ты что, варнак? — побагровел околоточный. — Ты мне брось показывать большевистский характер, не то…

Что «не то», он так и не договорил, встретившись с гневными Федиными глазами. Плюнул и пошел прочь в нечищеных сапогах.

Мальчишки долго молчали.

— Зачем не чистил? — тихо спросил Ахмет.

— Это он… тех привел, когда папку арестовали…

— Этот?! — Ахмет даже привстал, чтобы лучше разглядеть удаляющегося врага, запомнить его.

С этого дня Федя забросил ящик и щетки на чердак…

Такие люди не умирают…

Осенью Федя пошел в школу. Но проучился только до холодов. Однажды вернулся домой расстроенный, положил сумку с книгами в угол и полез на печь, где сидели Марийка с Сережей. Мать была дома: прибежала покормить ребят. Нужда заставила Варьку пойти в няньки, и она появлялась теперь изредка.

— Ты что сегодня рано?

— Из школы выгнали…

— Только этой беды не хватало! За что?

— Сеньку лавочникова излупил.

Федя больше ничего не сказал, ожидая расспросов матери. Но она молчала и сидела, опустив на колени руки.

Феде стало жаль ее. За несколько месяцев с той поры, как погиб отец, мать постарела. На ее лице появились морщины, а глаза всегда были грустными. Когда она по утрам расчесывала волосы, Федя заметил в них серебристые пряди.

Федя видел, как мать походила по кухне, села возле стола, уронила голову на сложенные руки и о чем-то задумалась. Она часто так сидела и думала.

— Мама, я не виноват. Это он, Сенька, папу обругал, говорит: «Туда ему и дорога». — Федя соскочил с печки, сел рядом с матерью, обнял ее за похудевшие плечи.

— Смолчал бы уж ты, сынок…

— Ну да, как папа говорил? Сам в драку не лезь, но обиды никому не прощай. Сенька будет обзываться, а я молчи?! Как бы не так!

— Ладно, Федюня, переживем и это.

В потемках пришел Аким Иванович. Он часто заходил навестить семью друга, о котором горевал. Почти каждый раз приносил немного денег от заводского комитета.

— Поселок будто чумой поразило: ни огонечка. Люди боятся лампу засветить, чтобы не нагрянули. Ну и жизнь пошла, хуже не бывает, — заговорил старый коновозчик, отряхивая у порога шапку от снега.

— Куда уж хуже. В воскресенье у вахмистра гулянка была — натерпелись мы страху. Офицерье с казаками перепились, высыпали на улицу и давай из баловства палить. Я ребят в подпол загнала, сама с ними всю ночь просидела. Им ведь за людей не отвечать…

— Отвечать-то все равно придется. За все спросим, — отозвался из темноты Аким Иванович.

Александра Максимовна засветила лампу, но так прикрутила фитилек, что огонь был еле виден.

— Расскажи, что на заводе делается, — попросила она гостя, когда тот сел на лавку и закурил трубочку.

Александра Максимовна всегда расспрашивала о заводских делах и новостях. Осенью белочехи разгромили завод, погрузили на платформы станки из мастерских и увезли в Сибирь. Грузили, конечно, не сами, заставили рабочих, угрожая расправой. Кое-что заводским удалось припрятать. А лобовой станок Ивана Васильевича так и остался в опустевшей мастерской. Он был настолько громоздким, что его не смогли сдвинуть с места. Конечно, сделали вид, что не смогли…

— Что на заводе? — развел руками Аким Иванович. — Ходят люди на работу, а делать нечего. Без