Оправдание Острова - Евгений Водолазкин

Пораженный ненаучностью взглядов населения, Председатель Маркел поспешил выступить с успокоительным заявлением. Он сообщил, что в произошедшем виноват авиатор, коснувшийся облачной косы, в то время как подлетать к острым предметам категорически запрещено. Несмотря на соответствие последним данным науки, заявление Маркела оказалось бессильно вернуть покой. Продажа крестьянами провизии окончательно прекратилась, и коса небесной старухи начала со свистом опускаться на дом за домом.

Другой бедой, свалившейся на эти дома, стали специальные отряды, которые руководство Острова стало направлять в примыкающие к столице грады и веси. Специальностью их были по преимуществу расстрелы тех, кто не желал расставаться с излишками провизии. На объяснения, что излишки давным-давно превратились в нехватку, ответом была пуля. По выражению Его Светлейшей Будущности Маркела, время дискуссий прошло. Время дискуссий прошло, повторяли пулеметы, и это стало самой крылатой фразой нового Председателя.

В лето двадцатое Революции на Острове был учрежден Трудовой Лагерь. Наполнен он был по преимуществу крестьянами, у которых были отобраны излишки провизии. В этом Председателю Маркелу виделось проявление милосердия, ибо что же могли делать крестьяне в своих деревнях без провизии? Ему, крестьянину по происхождению, ответ был очевиден: ничего.

Лагерь был размещен в той части Острова, где Лес подходил к Морю. Задачей перемещенных лиц было валить лес и отправлять его по Морю на Большую землю. Когда же мысль о Лагере пришла Маркелу в голову, четыре тысячи крестьян были немедля отправлены в Лес. В Лесу, однако, возникли сложности с жильем, ведь оно в тех краях ограничивалось избушками лесников. На месте стало очевидно, что этих избушек для четырех тысяч прибывших недостаточно, как недостаточно и съестных запасов, оставленных в избушках лесниками.

Когда же начальник Лагеря доложил об этом Председателю Острова, тот пришел в негодование. Сказал:

Бог темного прошлого, которого мы отменили, пятью хлебами накормил пять тысяч человек.

Сказал:

Так неужели же ты, достигнув светлого будущего, не можешь тем же количеством хлеба прокормить всего четыре тысячи?

Могу, ответил начальник Лагеря, вот только боюсь, что алчущие этим не насытятся, потому что я не бог.

Тогда Председатель Маркел напомнил ему, что в Лесу наличествуют дикие животные, равно как и ягоды, грибы, а также мох и древесная кора. Есть, наконец, и трава, питаться которой издревле любил островной народ.

Начальник же Лагеря подивился мудрости Председателя, и восславил ее, и отбыл восвояси. Поскольку мысль о Лагере явилась Маркелу в декабре, грибы, ягоды и траву из питания пришлось временно исключить, зато в Лесу были неучтенные Председателем шишки и желуди.

Зимовать прибывшим пришлось в вырытых ими же землянках. В апреле выяснилось, что количество лагерных людей сократилось до пятисот. Узнав об этом, начальник Лагеря вздохнул с облегчением, поскольку есть же, сказал, разница в том, кормить четыре тысячи или пять сотен. В мае, однако, привезли еще четыре тысячи, но начальник и здесь не пал духом, предположив, что теперь должен помочь приобретенный опыт.

В лето Революции двадцать третье над страной начали сгущаться иные тучи. Они возникли в Южной части Острова, до сих пор хранившей память о давней войне. Помнили не столько войну, сколько сопровождавший ее голод, ибо рассказы о нем передавались из поколения в поколение. В семейных преданиях и памятях навеки запечатлелись смерти замученных и страдания выживших.

Охваченные этой памятью, как тисками, люди Юга стали собираться в отряды и готовиться к походу на столицу. Они клялись на площадях, что не допустят повторения того, что произошло несколько веков назад. Отказывались в равной степени от темного прошлого и от светлого будущего, предлагая сосредоточиться на настоящем.

Сидя во Дворце, Председатель Маркел быстро догадался, куда ведет это сосредоточение, и выслал в южную часть Острова специальные отряды. Отправить их туда было решено по железной дороге. Удобство и скорость железнодорожного транспорта не отменили, однако, главного препятствия, уже и прежде выраставшего на пути у наступающих, а именно Леса.

Поезда не были созданы для маневрирования, а также для заднего хода. То и другое могло бы оказаться спасительно для едущих, когда при пересечении Леса первый же поезд был остановлен. О том, что произошло в Лесу, Маркел мог лишь догадываться, поскольку из посланных им не вернулся никто.

И тогда он собрал жителей Севера и объявил им, что вся отобранная у них провизия на самом деле была перемещена на Юг. Он сказал также, что на этом якобы условии южане соглашались оставаться в едином с северянами государстве. Так сказал Маркел, но велики были сомнения в том, что это правда, поскольку ни о чем подобном южане не помышляли.

К нынешнему нашему времени две части Острова срослись настолько, что самая мысль о разделении, по выражению покойного Касьяна, мыслилась немыслимой. Но Маркел сказал то, что сказал, и слова его, обретя крылья, перелетели на Юг Острова и заставили людей задуматься, и в этом скорбном смысле они оказались крылатыми. Стали огненной птицей, которая подожгла весь Юг и положила начало большим бедам.

Парфений

Мы с киногруппой прилетели для съемок в Тоскану. Этот уголок Италии удивительно напоминает южное побережье Острова. Мы с Ксенией живем на вилле, предоставленной русским меценатом, другом Жана-Мари и одним из спонсоров фильма. Там же поселился и Жан-Мари, остальные члены киногруппы размещены в ближайших гостиницах.

Вилла стоит на пологом холме, окружена рощей. Во время прогулки Ее Ботаническое Высочество Ксения называет деревья: пиния, бук, акация, каменный дуб. Жан-Мари смотрит на нее с удивлением. Достает телефон и просит нас встать под одним из деревьев.

Выбираем акацию. Мы с ней уже близнецы: морщины, суставы, пальцы-крючья. Такой же раскорякой, как мы, она спускается к морю – делает вид, что спускается. Важно, чтобы Жан-Мари нас с ней не спутал. В поисках точки съемки заходит за какой-то куст. Садится на корточки. А мы продолжаем стоять под акацией. Степень древесного в нас близка к критической. Снято.

После обеда сижу в гостиной. В шкафах-витринах – коллекции местных археологических находок: почерневшие монеты в бирюзовой патине, перстни, невероятных размеров серебряные пуговицы. Мы – свидетели времени, когда пуговицы застегивались со скрипом. Чувствуем себя такими же пуговицами: могли бы лежать в одной из витрин.

Сижу, перелистываю хронику, составленную теми, кого мы в большинстве своем знали. Кто искал в истории Добро и Зло. Наслаждаюсь их причудливой речью. Хронисты сохранили ее, а мы с Ксенией – нет: мы развивались вместе со временем. Или свивались? Так или иначе – уподоблялись ему, принимали его формы и речь.

Хронисты не имели права на изменения: созерцать реку нужно сидя на берегу. Этого не понимают нынешние историки, плывущие вместе с рекой. Идущие в ногу со временем. Для описания текущего нужна неподвижная точка – где-то на пересечении Добра и Зла. Эта пара переодевается в разные одежды, но суть ее неизменна.