Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу

Даже если была такая возможность, сова никогда не пыталась уклониться от моих прикосновений. Когда она устраивалась на голове Цезаря, а я проходил мимо, то не мог устоять перед соблазном погладить ее по голове или потереться носом о ее пушистую грудку или лоб. Иногда она принимала эти знаки внимания безразлично, а порой отвечала тихими звуками, переступала с лапы на лапу и очень осторожно и ласково клевала меня в нос. Но она никогда не пыталась защититься от меня или улететь.

Сова ни разу в жизни не поранила меня, даже когда ей не хотелось садиться в корзинку и перебираться на балкон. По утрам у меня не всегда было время дожидаться, когда она сделает это по доброй воле, и порой приходилось применять силу. В таких случаях я снимал ее с пяти или шести любимых жердочек. Чтобы взять птицу правильно, нужно подставить руку к ее лапкам, и она перейдет на нее. Когда мне приходилось брать Мамбл с таких мест, где воспользоваться подобным приемом не удавалось, я просто подсовывал ладонь под ее лапки. Она считала это явным проявлением невоспитанности, но была слишком занята удержанием равновесия. Когда я наконец хватал сову, она приходила в ярость. Мамбл начинала отчаянно чирикать и клевать мою руку, но делала это очень осторожно и никогда не использовала когти. Мне такое поведение казалось исключительно осознанным, и я не переставал этому удивляться.

Сова пролила мою кровь один-единственный раз, и это была целиком моя вина. Я стоял прямо на ее пути, когда она тихо и бесшумно летела по квартире. Хотя она перевернулась в воздухе, чтобы не задеть меня, выпущенный коготь полоснул меня по щеке, как бритва.

С другой стороны, Мамбл часто сама напрашивалась на мои ласки и делала это, не только сидя на моем плече. Иногда, сидя на плече, она наклоняла голову и начинала ухаживать за моей бородой, издавая свои автоматные очереди. Однажды я накормил ее и оставил дверцу ночной клетки открытой, чтобы она могла полетать ночью. Сова неожиданно запрыгнула мне на плечо с куском цыпленка в клюве. Она постоянно наклонялась к моему лицу – ей явно хотелось найти мой рот и накормить меня. Когда я уклонился от этих лестных, но весьма нежелательных попыток, сова попыталась засунуть скользкий кусок мне в ухо.

После первого года Мамбл стала реже ухаживать за собой, но все же делала это каждые несколько дней. Когда она была в настроении, то пару раз за вечер подходила по полу к моему креслу и забиралась мне на колени. На коленях сова поднимала голову, закрывала глаза и тихо попискивала, требуя, чтобы я наклонился к ней и потерся об нее носом. Когда я делал это, она поворачивалась и прижималась к моему носу, как кошка. И эти взаимные ласки доставляли нам одинаковое удовольствие.

* * *

Позже, когда мы переехали в Сассекс, я заметил явную связь между ласками Мамбл и летним сезоном линьки. Удивительно, но изучая свои записи, я не заметил в записях 1979–1981 годов сведений об этом. Я знаю, что иногда находил в балконной клетке перья и пух, но сова ни разу не теряла первостепенных и второстепенных маховых перьев. Я не мог этого не заметить – как не мог не заметить и изменения в настроении птицы в такие периоды. В последующие годы это проявлялось очень ярко.

В справочниках говорится, что совы линяют частично. При линьке выпадают перья на теле и некоторые кроющие перья крыла – это происходит в подростковом возрасте. Затем совы меняют весь хвост и некоторые маховые перья – впервые это случается на второе лето, когда совы выводят своих первых птенцов. (Вряд ли воспитание птенцов может стать стимулом к линьке. Если у Мамбл в силу ее одиночества этот процесс и затянулся, то с 1982 года (сове тогда было четыре года) она линяла очень сильно и каждый год. Я читал, что в неволе совы часто не линяют до тех пор, пока им не исполнится два года.) Неясыти не теряют маховые перья каждый год. У них меняется примерно треть таких перьев. Таким образом, взрослое оперение у птицы появляется к третьей осени. На крыльях взрослой птицы могут находиться перья трех разных лет. Специалисты иногда могут это заметить по незначительным различиям рисунка и оттенка.

* * *

В начале 1981 года я начал замечать, что Мамбл стала менее активной и энергичной. Ее обычный дневной ритм всегда напоминал жизнь кошки – она около двадцати часов проводит в дремоте, час или два ухаживает за собой и два-три часа бодрствует и чем-то занимается. Теперь сова стала еще более медлительной и ленивой, и я даже начал беспокоиться, все ли у нее в порядке со здоровьем. (Я не пытался найти в южном Лондоне ветеринара, который что-нибудь понимал бы в совах. И правильно сделал. Я с самого начала решил, что не буду спутывать сове лапы, поэтому доктору было бы весьма трудно осмотреть птицу. Без крови не обошлось бы.)

Простое объяснение такого поведения Мамбл объяснилось само собой. Как-то вечером, когда я собирался кормить и отправлять в ночную клетку, она сидела на своем бочонке на подоконнике – до кухни ей нужно было пролететь всю квартиру. Я приготовил ей цыпленка и свистнул. Мамбл не появилась. Я вышел из кухни и заглянул в гостиную. Она все еще сидела на подоконнике. Я свистнул снова. Сова поднялась, взлетела, но на полпути села на спинку кресла. Возможно, я все это придумал, но судя по ее поведению, она явно задыхалась…

Моя сова теперь могла пролететь всего несколько метров вместо того, чтобы парить, подобно Красному Барону[10]. И тут я понял: она попросту стала слишком толстой! У хищных птиц всегда есть место для еды, даже если они проглотили последний кусочек и вылизали подливку. В отличие от сокольника с рабочей птицей, который каждый день ее взвешивает и определяет оптимальное количество пищи для эффективной охоты, я никогда не пытался уговорить Мамбл присесть на кухонные весы. И даже когда я это делал, сова так трепыхалась, что полученные данные были весьма приблизительными.

Сова превратилась в пернатого гурмана. Она слишком долго вела сытый и ленивый образ жизни. В дикой природе хищники никогда не становятся тучными. Природа создала Мамбл для энергичной ночной охоты. Я же всегда предлагал ей дополнительного цыпленка, если она выражала такое желание. И вскоре моя сова из истребителя превратилась в перегруженный «Боинг‑747» на тропической взлетной полосе. Мне стало ясно, что при таком режиме она скоро вообще перестанет летать и превратится в первую в истории исключительно пешеходную неясыть. Поскольку я сомневался в том, что мне удастся убедить сову в пользе мюсли и бега трусцой, единственным решением оказалась строгая диета. Все лето Мамбл пришлось обходиться двумя цыплятами в день – и ни граммом больше.

* * *

Туманным весенним вечером 1981 года я сошел с переполненной электрички на вокзале Виктория примерно в половине восьмого и отправился по оживленной улице к своему дому. Я шел на автомате, думая о чем-то своем. Я устал, мне хотелось принять душ. Это был один из тех душных дней в городе, когда всей кожей чувствуешь, как смог проникает под воротничок рубашки. Я ничего не планировал на вечер, да и настроение оказалось не из лучших.