Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Рассекая пыльной лентой унылую, жухлую степь, широкий шлях тянется меж курганами к самому горизонту, и нет ему конца. Слева, если подняться на курган, вдалеке поблескивает Днепр, тоже бесконечный и извилистый, а меж рекой и шляхом – плавни, особенно густые и обширные там, где в великую реку впадают реки малые, образуя лиманы, – что по левому берегу, что по правому.

Пушкари укутали лица тряпицами, заткнули их за ворот, но пыль все равно проникает под гимнастерки и, смешиваясь с потом, жжет тело. За боевой заставой, выдвинутой на всякий случай саженей на пятьсот – шестьсот вперед, тяжеловозы-брабанты тянут гаубицы. В третье орудие запряжены две пары волов. За ними еще одна воловья упряжка тащит фуру с амуницией. Далее другая пара волов везет сцепленные вместе две звукометрические установки. Сплошь укутанные парусиной, они похожи на каких-то диковинных чудовищ. Арьергард – «холт» еще с одной гаубицей и с повозкой с пулеметом – и вовсе не виден в столбах пыли. Только когда ветер кладет эти столбы набок, сдувает пыль и играет, как мячиками, округлыми кустами перекатиполя, становится видна вся растянувшаяся по степи батарея. И дураку ясно, что в этом своем походном положении, когда пыль закрывает дали, батарея совершенно беспомощна и уязвима для серьезного врага.

Но враг там, далеко, за бликами днепровской воды, на левом берегу. А плавни, хоть и наполнены всяким военным людом, молчат, держат нейтралитет. Ждут плавни, в какую сторону подует ветер, куда станет гнуть лозу. Скоро здесь начнутся большие дела – вот тогда все и прояснится. Там, в плавнях, отколовшиеся от махновской армии отряды Володина, Гнилозуба, Яремного и загадочного атамана Задувало-Гроссфаухена. Сотни, а может, тысячи штыков и сабель.

Кольцов то и дело поглядывает в сторону плавней, зеленой стеной оберегающих Днепр от удушливого дыхания степи. Пошуровать бы там, среди лозы и камыша, прощупать! Чем дышат вчерашние махновцы, какие у них планы? Если переметнутся на сторону Врангеля, много будет беды. Собственно, для этого он и направляется в Берислав…

Плавни то прерываются на миг, чтобы допустить степь к воде, дать напиться, потом снова заполоняют приречное пространство. И так почти все сто с лишним верст – до самых окраин Берислава. Пять дивизий можно без труда схоронить среди верб, осокорей, камыша, осоки, рогоза, на песчаных отмелях и островах, где и коню есть корм, и человеку пропитание. Рыбы там несметно, только не ленись закидывать сети или ставить вентеря.

Кольцов шел со вторым взводом, рядом с артиллерийским передком, на котором восседал, плечом к плечу с батарейцем, меланхоличный немец Петер с неизменной глиняной трубочкой во рту. То и дело немец останавливал своих брабантов. Они хоть и шагом идут, да все равно далеко отрываются от медлительных волов. В брабанте три аршина до холки, разве сравнить с низкорослым, потерявшим породу украинским волом?

– Вол – шайзе, – пояснял во время остановок, оглядываясь назад, Петер. – Я имею пфлуген… пахать, да? Ферштейн?.. Три дня! Дер окс… вол, да?.. пфлуген целый вохе… неделя! Берукзихтиг… учтите, господа… дер окс ист фауль… ленивый… нихт дисциплиниерт… Майне пферд помогает дать гросс ернте… большой урожай! О да!

Кольцов отстал от брабантов и подождал медленно бредущих, опустивших почти к самой земле рогатые головы с навязанными на них налыгачами волов. Деревянные ярма, массивные хомуты, надетые на шеи, глубоко врезались им в плечи. Глаза волов были налиты кровью. Колеса передка и пушки вращались медленно, глубоко увязая в серой пудре, которой был покрыт шлях.

– Оно, конечно, немцу хорошо! – пояснил шагающий рядом с волами словоохотливый погонщик. – С лошадью справиться любой сможет. А ты вола приучи к работе – это как дикую тигру. Опять же, тонкости. Ты поставь правого вола слева и крикни «цобе!», они тебе вместо налево как раз направо возьмут. Вожжей-то нету, словом берешь! Ну и в канаву! Ладно, если простой воз, а ну если такая штука, как орудие? Или, там, возьми, снаряды… Я уже сколько раз мобилизованный, а ни разу, чтобы… Благодарности имею и деньгами награжденный… Вот он, немец, остановится и напоит коняку обязательно чистейшей водой, и овса из торбы. Кажные три часа. А я своих до закату гоню, а потом воды любой, хоть из калюжи, и соломки им посеку – хорошо, если запарю в казане, а то и так… Вот ты мне и скажи, выдержит такое дело ихний немецкий конь? Хоть он и огроменный, как этот… как слон… То-то!

Павел только вздыхал – видел, что волы вконец измучены. И это когда каждый час дорог!

К исходу вторых суток прошли едва ли половину пути, и здесь, на ночевке, когда степь дышала свежестью и от Днепра и плавней тянуло приятным, острым запахом реки, их догнал Грец, раздобывший где-то справного жеребца под хорошим драгунским седлом.

– Ковыряетесь! – прокричал он, и конь его, роняя пену с боков, крутился под ним вьюном. – Скотину жалеете, отпасаете? Сколько вас, жалостников, мать так и эдак! А там, на фронте, люди пушки ждут!.. Ладно, я вперед пошел, пусть высылают вам подмогу.

И исчез в ночи.

– Известно, жеребец мобилизованный, – сплюнул серую густую слюну погонщик. – Эх, переведут такие вот скотину в России!

Павел понимал, что Грец неспроста торопится в штаб Правобережной группы. Он хочет первым доложить о прибытии батареи и обо всем, что случилось в пути. Причем доложить с выгодной для себя стороны.

И получалось так, что он, Кольцов, попадал из огня да в полымя.

На исходе четвертых суток, когда и волы, и брабанты, измученные непосильной работой и плохой кормежкой, уже шли с бесконечными остановками, пушкари увидели вдали тусклые, полинявшие маковки церквей некогда очень богатого торгового городка Берислава.

Кривая, каменистая улица повела батарею мимо бесконечных складов, мимо высокого краснокирпичного дворца князя Голицына и принадлежавших ему некогда винных погребов. Внизу, под обрывом, стояла на плаву деревянная пристань, и к ней наискось вела пыльная дорога. Вдоль берега, привязанные цепями к могучим корягам, покачивались на воде сотни лодок, шаланд, дубов, барж, берлинок, каюков…

А за Днепром, вверх по течению, едва угадывалось в cepoй дымке волостное местечко Каховка, оно обширно раскинулось на низменном левом берегу. Ниже Берислава, верстах в семи по Днепру, тоже был едва виден, скорее угадывался своими блестящими на солнце крестами Корсунский Богородицкий монастырь. Он, так же как и Каховка, стоял на левом берегу.

И Берислав, и Каховка, выстроенные некогда при старинной переправе через Днепр, в довоенную пору богатели год года. А при них богател и монастырь.

Каховка славилась своими ярмарками на Николу-весеннего, когда начинала цвести тюльпанами степь, сюда съезжались до ста тысяч крестьян-отходников наниматься на работу к богатым хозяевам. А по осени, разъезжаясь, гуляли здесь отходники. Ох как гуляли!..

Павел мельком взглянул в сторону Каховки и затем в сторону монастыря. Всматривался в места, где скоро, совсем скоро разразится жесточайшее сражение Гражданской войны, где решатся многие судьбы и где будет под корень подрублено так удачно начавшееся наступление Врангеля.