Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас

теперь расслабленно сидел в своем кресле. Я видел, как он проводит языком по верхним зубам, видел, хотя рот его оставался закрытым.

– Ты в порядке, чувак?

Он теперь улыбался, но глаза оставались пустыми.

* * *

Я подумал о конверте и фотографиях в нем человека с усами Дали, с кровавыми обрубками голеней, наподобие того несчастного парнишки.

– В полном, просто задумался, – сказал я.

Я не мог сказать ему в точности, о чем я думал, но он, казалось, удовлетворился моим ответом и перевел глаза с меня на дорогу.

Находиться в присутствии монстров вполне можно, пока не задумываешься о том, на что они способны. Страшнее осознание того, на что способен ты сам.

Глава 15

Люди нередко удивляются, пересекая границу и понимая, что никаких изменений в ландшафте не случилось, что никакая гигантская разделительная линия не проходит по небу. Земле наплевать на дурацкие линии, на которых настаивает человек, и в этом смысле южная граница ничем не отличается от других. Тут нет ничего такого, что со всей очевидностью говорило бы тебе, что ты приближаешься к разделительной полосе между двумя культурами, ничего, говорящего о том, что полоса эта разделяет места обитания людей с разным цветом кожи. Нет, ты видишь только невысокую темную ограду рядом с дорогой и продолжение пустого пространства, несколько кустов и такую же сухую землю.

Мое представление о другой стране всегда было привязано к самолетам, к многочасовым путешествиям и в конечном счете к прибытиям в другие края, где люди говорят на другом языке, а по атмосфере и воздуху ты чувствуешь, что оказался в другом месте, непохожем на то, где живешь ты. Иногда это к тому же такое место, где насилие является неотъемлемой частью жизни. Тело, пронзенное многочисленными ножами, будь оно найдено в Нью-Йорке, стало бы национальной новостью, но здесь на такое тело смотрят как на еще одно свидетельство жестокости картелей. Такие различия имеют значение. Хьюстон – не Пуэрто-Рико. Американский юг – не Карибы. Тако, грудинка, кукурузный хлеб и тамал – это не мофонго, не рис с голубиным горохом и не тостоне[194]. Атлантический океан, ласкающий твои ноги, легонько тянущий их за собой, ничуть не похож на техасскую реку Педерналес, которая накатывает на твои ноги, где круглый речной галечник вдавливается тебе в подошвы, а ты скользишь по гладкой, тронутой зеленью поверхности камней у тебя под ногами. Различия огромны. Ты можешь рассматривать свое прибытие как перемену мест, как смену географии и культуры.

В Эль-Пасо ничего такого не происходит. Жизнь по разные стороны реки видится более или менее одинаковой, и улицы по обе стороны наводнены как смуглыми, так и белыми лицами, еда одинаковая, воздух одинаковый, и всюду обмениваются одними и теми же английскими и испанскими словами. Проблемы и потрясения вызывает то, что происходит на самой границе. С точки зрения границы, конфликт существует не между двумя странами, а между соседями, которые живут на одной и той же земле, но имеют разные права и возможности, и этот спор нередко урегулируется людьми, которые живут далеко-далеко от этих земель.

Хуанка включил поворотник и свернул наконец направо и дальше по съезду в мир, где открытое пространство сменялось маленькими домами, фонарными столбами, невысокими заборами и деревьями. За некоторыми окнами горел свет. Сумерки, которые окутали нас, пока мы были на дороге, и страх перед неизвестностью, который закрался в уголок моего мозга, держали меня в напряжении. А еще я понимал, что мне теперь будет неспокойно спать рядом с Хуанкой. Да – насилие близ гриль-бара и жуткие фотографии взвинтили мои нервы, а уют жилого района, в котором насилие принималось за норму, прогнал беспокойство.

Наконец Хуанка сбросил газ и остановился перед приземистым домом красного кирпича с большим мертвым деревом перед ним. На подъездной дорожке стояла «Лумина» светло-коричневого цвета, со спущенными покрышками. Хуанка заглушил двигатель.

– Это мой дом, – сказал он. – Вернее, дом моей матери.

Мы повторили процесс постановки суставов на место и растягивания. Аритмичное пощелкивание машины Хуанки на тихой улочке, наше глубокое дыхание и звук трафика, доносящийся через несколько улиц – других звуков здесь не было, несмотря на относительно ранний час.

В конце улицы виднелась высокая коричневого цвета стена. По другую ее сторону находилась Мексика.

– Мне нужно отлить, – прокряхтел Брайан. Услышав его голос, я понял: все то немногое, что он спрашивал в машине, и это короткое заявление были его единственными словами, после того как Хуанка устроил ему выволочку. И хотя его безмолвное соглашательство вызвало лишь короткий словесный укор, отношения между нами изменились.

– И мне тоже, – сказал Хуанка. – Идем в дом. Только я впереди. Mi amá está un poco sorda[195]. Она может одного из вас пристрелить, если впереди не будет меня.

При мысли о сидящей в доме старушке с пистолетом и проблемами со слухом мне стало не по себе.

Глядя, как Хуанка роется у себя в кармане, я решил, что он ищет ключ, но вдруг вспомнил, что у него там есть и кое-что еще.

Вместо цепочки с ключами Хуанка, подходя к двери, покрытой коричневой шелушащейся краской, извлек из кармана одиночный ключ, вставил его в скважину, повернул и распахнул дверь. Петли издали высокий, писклявый звук, а Хуанка встал на пороге и крикнул:

– Amá!

Мы с Брайаном вошли следом. За дверью находилась небольшая общая комната с диваном в коричневом и желтом цветах и небольшим столом с громадным телевизором у противоположной стены.

Телевизор был толстенный, а это означало, что куплен он давно. Синтетическое покрывало на диване тоже было реликтом. Я задался вопросом, сидел ли Хуанка, будучи мальчишкой, перед этим телевизором с горкой карамелек под рукой и с опасением, не выползет ли из-за подушек что-нибудь крысоподобное.

В слабом свете лампы в коридоре стояла женщина в халате, невысокого роста, худая. Ее волосы растрепанным седым ореолом окружали ее голову. Это напомнило мне персонажей из мультиков после удара электрошокером. На ее голубом халате красовались громадные красные цветы. Amapolas[196]. Халат закрывал ее тело, но на ее костлявых плечах висел так, словно она украла его у женщины, гораздо более крупной. На ногах у нее были белые chanclas[197]. А на правой руке висело что-то объемистое.

– ¿Eres tú, Juanito?[198] – ее голос наводил на мысль о хрупкой вазе, балансирующей на грани стола.

– Sí, Amá, soy yo[199].

Хуанка кивком пригласил нас войти.

Я вошел, и первое,