Добровольно проданная - Наталья Шагаева

Забегаю в свою комнату, запираю дверь, срываю с себя верхнюю одежду и сажусь в кресло возле окна. Поджимаю ноги, обнимаю себя руками и зажмуриваюсь. Боже что мне делать?! Что? Хочется кричать и плакать. Сразу вспоминаются слова Регины о том, что если бы я была хитрее, то забеременела бы от Адамади. Но ведь я не хотела, я не специально. В последнее время я несколько расслабилась, что летала от переполнявших меня эмоций. Влюбилась, как дурочка, А он ведь может подумать, что я все это специально. Как же страшно от его возможной реакции. Но и скрывать я не смогла бы.

Не знаю, сколько так просидела, глядя в окно и до боли кусая губы. В себя привел стук в дверь. Слышу его, но не шевелюсь, боясь отозваться. Я уверена, что это ОН. Не знаю, как так вышло, но я научилась чувствовать этого мужчину. Стук становится настойчивее и громче, а я вжимаюсь в кресло.

— София! Открой!

От его голоса бегут мурашки. Понимаю, что все это глупо и пю-детски. Нужно открыть. Нужно набраться смелости и сказать. Встаю с кресла и на ватных ногах иду к двери.

Отпираю дверь и отхожу на два шага назад, впуская мужчину. Несмотря на то, что Константин только что с дороги, на нем идеально выглаженная черная рубашка, только ворот небрежно распахнут. Я скучала, хочется кинуться в его объятия, уткнуться носом в сильную грудь и услышать, что все не так страшна, как кажется, что все будет хорошо. Но я не решаюсь. Он внимательно меня изучает, а я отворачиваюсь, не в силах выдержать его тяжелый взгляд.

— Что случилось? — с нажимом спрашивает он, идет ко мне, а я отступаю. Адамади резко хватает меня за талию, притягивает к себе и хватает за скулы. — Почему ты плачешь? — настойчиво спрашивает он, всматриваясь темным взволнованным взглядом.

А я плачу? Поднимаю руку, прикасаюсь к своей щеке и чувствую капельки влаги. Я, и правда, плачу. Надо же, не заметила.

— София, не молчи! Что произошло в клинике? Ты чем-то больна?! — настойчиво спрашивает он, повышая голос. Константин уже знает, что я была у гинеколога, и молчать больше нет сил. — София!

— Я беременна! — выпаливаю в его лицо и зажмуриваюсь, будто сказала что-то очень страшное.

И мы замираем. Становится так тихо, что слышно, как барабанит мое сердце.

София

Он отпускает меня и отходит на пару шагов. Открываю глаза и сжимаюсь, потому что в его взгляде уже нет тревоги, там холод, такой лед, что, кажется, в комнате все покрывается инеем. Меня начинает трясти — в данный момент решается моя судьба, и по его сжатой челюсти и ледяному взгляду я понимаю, что ничего хорошего не ждет. Тишина убивает. Кажется, еще немного, и потеряю сознание от его давления.

— Прости, я, правда, не специально… — тихо пищу, пытаясь оправдаться.

— Это точно? — спрашивает Константин непроницаемым голосом. Просто киваю, не в силах больше произнести и слова. Он шумно втягивает воздух и сжимает переносицу, закрывая глаза. А я медленно сажусь в кресло — накатывает слабость и трудно стоять на ногах. — Заключение врача есть? — спрашивает он, уже глядя куда-то в окно. Стягиваю со столика сумочку, достаю бумажку со снимком УЗИ и протягиваю ему. Адамади не берет, просто смотрит на листок, который трясется у меня в руках.

— Как так вышло? Если ты предохранялась?! — раздраженно спрашивает он, и листок выпадает из рук. — Ты же предохранялась?! — прищуривает глаза.

— Да! Так вышло, что однажды я забыла принять таблетку. Шансы забеременеть были минимальные, тем более я…

— Она забыла! — вдруг взрывается Константин, повышая голос. — А мне не нужно было об этом сказать? Ты, бл*дь, не только свою судьбу решала! — он кричит настолько громко, что у меня звенит в ушах. Адамади наступает на меня, а я вжимаюсь в кресло. Мне дико страшно, как в нашу первую встречу. Он наклоняется, хватает за шею и сжимает, а меня захлёстывает паникой. — София! — рычит мне в лицо и замолкает, всматриваясь в глаза, словно ищет там опровержение моих слов.

— Прости, — хриплю я, Захлестывает истерикой. Словно в прострации, не понимаю, что делать и что говорить. Я определенно виновата, очень виновата… Но назад уже ничего не вернешь. Смотрю в его стальные глаза, и, кажется, мир вокруг рушится, разлетаясь на осколки. Эти осколки летят на меня, впиваясь в кожу, больно раня.

Он опускает, медленно разжимая пальцы, разворачивается и покидает комнату, громко хлопнув дверью. А я сползаю по креслу на ковер и глубоко дышу, захлебываясь слезами. Мысли путаются, комната плывет перед глазами, и так холодно, что зубы стучат. Хочется рыдать в голос, но я кусаю ладонь и кричу в нее…

Не знаю, сколько проходит времени, я теряюсь в пространстве. В какой-то момент реально чувствую себя плохо: голова кружится и подкатывает тошнота. Медленно поднимаюсь, иду по стеночке в туалет и склоняюсь над унитазом. Меня долго рвет, выворачивая наизнанку, воздуха не хватает, слезы льются из глаз уже от нехватки кислорода, и немеют губы. Меня пугает мое состояние, и я пытаюсь остановить истерику, иначе потеряю сознание. Дышу глубоко, поднимаюсь на ноги, открываю холодную воду, начиная умываться, желая прийти в себя. Тошнота отступает, и я глотаю холодную воду, пытаясь избавиться от отвратительного привкуса во рту. Сдираю с себя одежду и встаю под душ — нужно согреться…

Вскоре удается успокоиться и согреться. Мне вроде слало легче. Нет страха и паники — нет ничего, полная пустота. В голове туман, и я не хочу, чтобы он рассеивался; в тумане легче ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. Перед тем, как обессилено погрузиться в сон, я думаю о том, что все не так страшно. Константин успокоится, и все решит. Примет ребенка, и все будет хорошо. Адамади взрослый мужчина, он возьмет на себя ответственность. И мне очень хочется верить, что Константин полюбит меня и ребенка, так как я уже люблю его. Я не представляю, какими мы будем родителями, но главное принять этот факт. Ведь ребенок — это всегда чудо, часть нас. В своей голове я оправдывала Константина тем, что для него это тоже шок. Он все осознает, и все встанет на свои места. Я виновата, а ребенок — нет. Он уже есть, и мы должны его любить.

Утро выдалось солнечным. Небо голубое, без единого облачка, лучи, отражаясь от белого снега, слепят глаза. Новый день прекрасен, и кажется, что сегодня все будет иначе. Несмотря на позитивный настрой, я не решалась выйти к завтраку. Ждала, когда Константин позовёт. И вот когда в комнату постучали, внутри загорелась надежда.

— Доброе утро, — разочарованно киваю, когда вижу, как Наташа заносит на подносе завтрак: овсянку с сухофруктами, сок, чай, выпечку и ставит все на тумбу возле кровати. — Константин Александрович просил тебя позавтракать и спуститься к нему в кабинет, — как-то виновато сообщает она, словно знает больше меня, но не хочет говорить.

— А почему мы не завтракаем в столовой? — спрашиваю, а она бегает глазами, стараясь не смотреть на меня.

— Я не знаю, что у вас произошло, но он не в духе, — шепотом сообщает она. Киваю и сажусь на кровать, глядя на завтрак. Наташа вкусно готовит даже овсянку; пахнет ванилью и ягодами, но аппетита нет. — Поешь, я старалась, — просит она и как-то грустно смотрит на меня, словно жалеет. Девушка уходит, а я все смотрю на еду и понимаю, что нужно есть, ради ребенка. Я больше не имею права на протесты и истерики. Беру ложку и решительно запихиваю в себя кашу, запивая чаем. Это все, на что я сейчас способна, к соку и выпечке так и не прикоснулась. Быстро доела, схватила поднос, занесла его на кухню и направилась в кабинет к Константину.