Халиф на час - Шахразада

Халиф сжимал тело своей любимой и чувствовал, как жизнь покидает ее. Руки девушки, еще так недавно крепко обнимавшие его, бессильно упали, кожа потеряла краски, и лишь уста еще жили… жили своей жизнью, повествуя о событиях, которым просто не дано было случиться в мире Гаруна аль-Рашида.

– Десять долгих лет я была душой Джамили, ее здоровьем, ее радостью жизни. Я росла вместе с ней, врачевала людей, рассказывала чудесные сказки. Ее глазами я увидела великий Багдад, тебя, прекрасный халиф. Ее сердцем я полюбила тебя. Если бы твой Аллах позволил, ты бы получил в жены женщину необыкновенную, поистине удивительную, беззаветно любящую, чьи обе души были бы преданы тебе до последнего дня жизни. Но проклятие древней богини оказалось сильнее… Ибо сказала тогда грозная Бастет, что никогда мне более не испытать страсти, никогда и никто более не полюбит меня, никогда и никто не возжелает меня. Так и случилось – ибо малышка Джамиля полюбила тебя, испытала невероятную радость, что дарует лишь соединение любящих тел… Ты возжелал ее, ты желал ее столь сильно и столь нежно…

– О я несчастный, – прошептал халиф, понимая, что с этими словами его возлюбленная навсегда покидает его.

– И теперь я покидаю тело Джамили, ибо не в силах более удержаться в нем ни единого мига. Я рассказала тебе все и теперь вновь вернусь туда, где был мой приют долгие сотни лет. Быть может, гнев богини больше не падет более ни на одну голову… быть может, более никогда не возродится Та-Исет, которая вместе с твоей возлюбленной испытала и великую радость, и великое горе… Прощай же, добрейший из мужчин, прощай, наш возлюбленный… Я более ничего не могу… Прости меня… Прощай…

Одному лишь халифу было видно, как серая дымная лента втянулась в лежащий на полу медальон.

И в тот же миг ощутил Гарун аль-Рашид, как отяжелело тело его любимой, увидел, как откинулась голова, как приоткрылся рот, как в изнеможении закрылись навсегда прекрасные глаза Джамили.

Все было кончено. Его любимая покинула его, так и не став женой.

Великое горе обрушилось на плечи халифа, но гордость выпрямила его стан, гордость, смешанная с болью сверкнула в очах Гаруна аль-Рашида.

– Умар!

– Я здесь, мой повелитель!

– Моя любимая… покинула меня… – всего лишь на миг дрогнул голос халифа. – Она… она не вынесла радости… Но она успела принять мое предложение. И потому распорядись, раб, чтобы прекрасная Джамиля упокоилась, как это велят обычаи, чтобы ее тело было похоронено… – И опять крошечная заминка, которую услышал лишь старик Сирдар. – …О Аллах, похоронено, как тело моей жены, царицы…

– Слушаю и повинуюсь, – едва слышно прошептал визирь.

Ужас потери, который он почувствовал, всего лишь раз взглянув на помертвевшее лицо халифа, был столь велик, что затмил все остальные чувства. О, всего лишь на миг, ибо холодному разуму визиря чувства были присущи лишь в той мере, в которой они помогали подниматься вверх. Но сейчас, перед лицом великого горя, склонился и расчетливый разум Умара.

По улице Утренних грез уходила процессия. Но уходила не так, как это грезилось халифу, не так, как шествовал бы свадебный кортеж. В скорбном молчании шел по пурпурной дорожке халиф, неся на руках свою возлюбленную. Увы, только так он мог в последний раз коснуться ее, только так мог отдать ей последние почести.

И не было в глазах халифа слез, лишь душа его замерла, словно замерзнув в сильную стужу.

Сухими глазами провожал шествие и Сирдар. Ибо в тот миг, когда умерла малышка Джамиля, ушел из его жизни и весь ее смысл, покинула его душу вся радость, оставив лишь оболочку, осужденную влачить жалкое существование до того самого мига, когда явится за ним Разрушительница собраний и Усмирительница дум.

– Да пребудет с тобой великая радость во всякий день твоей жизни, добрая Фатьма-ханым!

– Здравствуй и ты, почтенная Заира! Что привело тебя к порогу моего дома?

– Материнские печали, моя добрая Фатьма-ханым! Лишь они могут заставить собраться в дорогу женщину моих преклонных лет и моего слабого здоровья.

Удивленная Фатьма вскинула глаза на собеседницу. Почтенная Заира вовсе не была стара, да и здоровьем могла поделиться с десятью молодыми женщинами. Но сейчас темные круги легли вокруг ее глаз, морщины внезапно избороздили столь недавно гладкий лоб, а в густых черных косах появились предательские серебристые нити.

– Присядем же, почтенная Заира, мой дом – твой дом.

– О добрая Фатьма, – заплакала Заира. – Перед тобой мать, которая пришла хлопотать за своего сына. Ибо мальчик мой мне все рассказал. Он покаялся в том, какую глупость он сотворил, он раскаивается в каждом своем слове, он… он, о Аллах всесильный, готов искупить свою великую вину перед тобой.

Фатьма-ханым не могла прийти в себя от изумления. Еще недавно такая суровая, строгая, сейчас Заира более походила на древнюю старуху. И слезы ее были слезами слабости, искренними слезами женщины, у которой осталось только это бессильное оружие. Фатьма готова была уже раскрыть ей свои объятия, но упоминание об обиде, которую нанес ей, гордой и сильной женщине, сынок этой плачущей старухи, заставило молодую красавицу гордо выпрямиться, поджав губы.

О, обида еще была сильна. Ибо никогда ранее ее, Фатьму, не предавали с такой готовностью и столь… подло. Никогда еще никто из женихов, расточавших ей самые прекрасные слова и самые нежные ласки, не планировал заранее этой своей измены, не искал себе отдушины… Вернее, она, Фатьма, об этом не знала.

Глупый же сын почтенной Заиры не смог удержать свой длинный язык. И теперь он, баран, раскаивается в своих словах! О, еще бы ему не раскаиваться! Ведь она, Фатьма, уже готова была согласиться стать его женой, готова была спасти торговое имя Хасанов, отдав свои немалые деньги в оборот…. И за все это она хотела бы лишь одного – страстного и преданного мужа, который был бы ей благодарен и не побежал бы от нее на сторону уже на второй день семейной жизни.

Даже уважение к почтенной Заире, разом постаревшей на добрый десяток лет, не могло удержать Фатьму-ханым.

– Ах, он готов искупить свою вину….. Но рассказал ли тебе, почтенная Заира, твой сынок, в чем именно состоит эта самая его вина? Покаялся ли он перед матерью, открыв ей всю правду? Или уберег все же часть истины, дабы не тревожить слабое материнское сердце?

О, Фатьма-ханым не собиралась сдерживать свой гнев. Но это вызвало лишь новые потоки слез из глаз несчастной Заиры.

– Ах, добрая Фатьма… Мой мальчик рассказал мне, что безобразно напился и стал приставать к тебе с недостойными просьбами, тем самым унизив твою уважаемую честь…

– О лживая гиена… И он говорит о прощении! Нет и не может быть прощения мужчине, который столь бережет свою собственную честь, что готов лгать и лгать бесчисленное число раз… Так знай же, достойная лучшего сына Заира, что все было совсем иначе!