Три любви - Арчибальд Кронин

– Все, что я делала и делаю, – ради нашей любви, Фрэнк.

Он смущенно взглянул на нее. Его влекло к ней, и все же он был озадачен ее необычным настроением.

– В последнее время ты весьма своеобразно демонстрируешь свои чувства, – медленно произнес он.

– Хочу, чтобы мы все начали сначала, – взволнованно пробормотала она. – Милый Фрэнк, забудем все, что произошло. Пока мы любим друг друга, остальное не имеет значения.

– Но, Люси, – неловко протянул он и вдруг, пораженный внезапной мыслью, умолк, уставившись на нее. – Ты не… нет, конечно… Куда, ты сказала, ушла Анна?

Пряча глаза, Люси нервно дернула нитку на его манжете и с мукой в голосе проговорила:

– Понимаешь, я не хотела этого делать, Фрэнк. Пойми, мне это было нелегко.

– Ради всего святого! – воскликнул он и осекся. Повисла напряженная пауза. – Ты же не хочешь сказать, – медленно, с изумлением произнес он, – не хочешь сказать, что попросила ее уехать?

– А почему бы и нет? – Под мягким тоном Люси пряталось душевное смятение.

– Ты… заставила ее уехать? – с запинкой спросил Фрэнк. – Выгнала ее?

Очевидно, он никак не мог поверить в ее признание.

– Да. – В этом слове выразилось все смятение Люси. Маска была сброшена.

Он яростно отдернул свою руку.

– Ты вышвырнула ее из моего дома! – прокричал он. – Это… это немыслимо. Анну, мою кузину!

– Я достаточно натерпелась от этой кузины, – подавленно прошептала Люси. – Я попросила ее уехать ради твоего блага.

– Моего блага! – воскликнул он. – Как ты обращалась с ней всю последнюю неделю! А теперь решила довести начатое до конца!

Ее грудь судорожно сжалась, глаза засверкали гневом.

– Ты ведь не хотел, чтобы она приезжала, – сказала она, тщетно пытаясь оставаться спокойной. – Зачем жалеть, что она уехала?

– Она собиралась уехать на следующей неделе, – возразил он в сильном раздражении. – Даже если она тебе не нравилась, почему нельзя было потерпеть еще пару дней?

– Потому что я люблю тебя, Фрэнк.

Прозвучал самый сильный из аргументов Люси, объясняющий ее поведение, суть всего происходящего. То был высочайший момент ее жертвоприношения.

Они смотрели друг на друга в невыносимом напряжении. Бледная, с горящими сухими глазами, она часто дышала, чувствуя быстрое биение сердца и обуреваемая неистовым желанием оказаться в его объятиях. Он беспокойно задвигался, и уголки его губ поползли вниз.

– Ты считаешь меня своей собственностью? – хмуро спросил он. – Считаешь себя моим сторожем? Если бы ты любила всемогущего Бога, то захотела бы заковать Его в цепи!

– Фрэнк! – умоляюще воскликнула она. – Ты ожидал, что я закрою на все глаза, пущу все на самотек?

– На самотек! Что нужно было пускать на самотек? Ты считаешь, что все знаешь. Но нет. Ни черта ты не знаешь! Анна для меня значит не больше, чем любой другой человек. И все же ты с самого ее приезда пыталась настроить меня против нее. Продолжай в том же духе, и ты все разрушишь – себя тоже погубишь!

С ее губ готовы были сорваться горькие слова опровержения, но она сдержалась. Вот что он сказал, вот как он ответил на ее предложение, вот как истолковал ее честность, искренность, силу ее любви к нему – и это после всего того, что было между ними, после этой нерасторжимой близости, которую невозможно забыть или сбросить со счетов! Она порывисто отвернулась, сердясь в душе, чувствуя, как ее унижение смешивается с сильным желанием. Она знала, что права, и собиралась отстаивать свою правоту. У нее есть единственный путь: подчинить себе Фрэнка – если предоставить его самому себе, он попадет в беду. Его реакция лишь подтверждала ее убежденность в том, что она действовала ради его блага.

– Я ухожу, – сказала Люси слегка дрожащим голосом. – Я знаю, ты все обдумаешь и изменишь свое мнение.

Быстро поднявшись, она повернулась на каблуках. Выходя из комнаты, она представила себе, как он будет благодарить ее за все, что она сделала, и признает, что она страдала наравне с ним.

Она пошла в гостиную и села у окна, с влажными глазами и сжатыми губами предвосхищая тот час, когда будет оправдана. Ее мысли все ускоряли бег, и вдруг в каком-то детском унынии она вообразила, как выполняет унизительную тяжелую работу, стоя на коленях и оттирая какую-то грязь, – приносит себя в жертву ради Фрэнка, ради его блага, а он, прежде не замечавший ее, просит прощения, но, возможно, уже слишком поздно.

Долго она сидела неподвижно у темного окна, потом ее странное оцепенение нарушил хлопок двери. Она вздрогнула и, повернувшись, поспешила в прихожую. Фрэнк ушел из дома! Его неожиданный уход перепугал ее, подействовал как удар. Муж никогда не покидал дом по вечерам, предпочитая праздно сидеть у камина, и то, что он нарушил эту привычку, привело Люси в ужасное беспокойство. Наморщив лоб, она вошла в столовую и села на стул, с которого он только что встал.

Теперь она была совершенно убеждена, что ее подозрения оправданны: то, как он воспринял отъезд Анны, было последним звеном в цепи улик. Из глубины ее души вырвался тяжелый вздох. Какой сокрушительный удар! И все же она примет его, потому что любит Фрэнка.

Но с какой прозорливостью она распознала эту ситуацию, с какой дальновидностью действовала! Та ли она женщина, которая опустит руки, засядет дома и будет терпеть у себя под носом рецидив былой, постыдной и безумной страсти? Та ли она женщина, которая будет безвольно ждать, пока эта бессмысленная склонность исчерпает себя, чтобы сказать: «Вернись, Фрэнк. Все будет как всегда». Нет! Тысячу раз нет. Это не брак. Она отстояла свои права, и она рада. Обладание? Важно не обладание, а любовь, ее любовь к мужу. В глазах Люси светилась переполнявшая ее нежность, она сидела и ждала – ждала его возвращения.

Он хлопнул дверью – этот неожиданный звук наверняка подействовал жене на нервы. Затем Мур спустился по ступеням и зашагал по дороге. Он хмурился, лицо его все еще горело от негодования, а губы кривила горькая ухмылка.

Нахлобучив на лоб шляпу, он резко свернул в сторону набережной, совершенно пустынной в это время, и, засунув руки в карманы и ссутулившись, зашагал вдоль променада. Туман немного рассеялся и колыхался над головой, как живое руно. Надвигалась ночь, довольно теплая, душная, гнетущая. Фрэнк спрашивал себя, куда он идет. Рассерженный до беспамятства, он не знал ответа, впрочем, ему это было безразлично. Он, однако, понимал, что против воли находится здесь в этот поздний час, когда мог бы уютно сидеть у камина. Это жена, неистово желая удержать мужа при себе, вынудила его уйти. Он оказался в какой-то парадоксальной ситуации.

Подумать только, что сегодня Люси фактически заставила Анну покинуть его дом. Просто чудовищно. Выгнать Анну, его кузину, которая пять лет назад попала в беду и которой надо было, по справедливости, помочь забыть о тех неприятностях! Фрэнк ничего об этом не знал – где и когда это случилось, кем был тот мужчина, – да и знать не хотел. Его это никак не касалось. Он и не вспоминал про Анну, но теперь, с легкой руки Люси, начал питать к своей кузине искреннюю и все возрастающую симпатию – вернее, просто человеческое сочувствие. Не то чтобы Анна в нем нуждалась – она была той еще чертовкой и сумасбродкой, и ее крайняя дерзость приводила в восторг такого слабовольного мужчину, как Фрэнк. Однако в Анне, помимо дерзости, было что-то еще. Какая-то взбалмошность, по его мнению. Кузина принимала жизнь такой, какая она есть, и любила посмеяться, если подворачивался повод для веселья. И хотя именно по этой причине Фрэнк возражал против ее приезда, теперь, как это ни странно, у них не было разногласий на этот счет.