Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

– Откуда доставить?

– А это уж ваше дело: откуда хотите!

Коробков опешил: село степное, в окрестностях нет ни единого деревца, а тут надо добыть за несколько часов не одну подводу леса…

– Езжайте в батарею, засветло приготовьте подводы, а с наступлением темноты повезете.

Полковник сказал «повезете» так, будто лес надо только погрузить.

– Я приказал командиру батареи выделить в ваше распоряжение сколько потребуется красноармейцев.

– Только, младший лейтенант, имейте в виду: за доставку леса вы отвечаете головой, – заговорил доселе молчавший командир дивизии.

– Да нет, до этого не дойдет: он лес привезет, в этом сомнения нет. Идите! – завершил напутствие полковник Сивак.

«Где же добывать этот лес? – думал Коробков, садясь в седло. – Надо проехать по селу, не лежит ли где готовый лес».

Село было с единственной улицей, всего дворов 15– 20. Коробков проехал туда и обратно, заглядывая в каждый двор. Готового леса нигде не было, но внимание его привлекла строящаяся в одном дворе конюшня или коровник. У коровника возведены были стропила, и в таком состоянии его, видимо, и застала война. «Накатник подходящий», – подумал Коробков и крупной рысью пустил лошадь, направляясь в батарею.

Поздно ночью ко двору подъехали три подводы и подошло более взвода красноармейцев. Коробков приказал им:

– Шесть человек наверх, разбирайте стропила, снимайте перекрытия, разбирайте стены! Остальным принимать лес, грузить на подводу. Работайте молча, без лишнего стука. Приступайте!

В самый разгар работы из хаты вышел хозяин. Он первое время стоял, очевидно не понимая, в чем дело, потом подошел к стоявшему среди двора Коробкову, остановился рядом. Коробков отдавал распоряжения, не обращая внимания на хозяина, а сам думал, почему тот молчит, не протестует и ни о чем не спрашивает. Посмотрел на хозяина – нет, он не боялся раскрыть рот, его молчание лишь говорило: «Значит, так надо, ну что же, лишь бы пошло на пользу». На пользу лес не пошел. Коробков отвез саперам лес и возвратился в батарею, взял телефонную трубку и спросил дежурившего сержанта о командире полка:

– Цикин, это я, Коробков. Второй отдыхает?

– Нет, работает. Передаю трубку.

– Товарищ второй, докладывает Коробков: все сделано, доставил по назначению.

– Сколько?

– Три пароконные подводы.

– Мальчики потеют?

– Еще как, я подоспел как раз вовремя.

– Спасибо. Я знал, что вы все сделаете, и не ошибся. Отдыхайте.

Но утром, часов в пять, когда наблюдательный пункт был почти готов, саперы получили распоряжение прекратить работу.

9 мая, как всегда, Коробков находился на НП полка. Рано утром противник начал артиллерийскую подготовку по селу, где располагались основные силы дивизии. И сейчас же командир полка запросил обстановку.

– Противник повел сильный артиллерийский огонь по селу. Кроме того, со стороны противника слышны странные звуки, похожие на звуки стартера, как будто заводят автомашины, только звуки более мощные!

Немцы вели огонь из реактивных минометов, выстрелы которых Коробков слышал впервые.

– А перед вами?

– Перед нами спокойно.

– Там, впереди, видать, есть ползунки?

– Нет, впереди нет признаков чьего-либо присутствия, за исключением нескольких человек, которые прошли мимо нас с переднего края.

Полковник приказал вести самое внимательное наблюдение.

– Товарищ младший лейтенант, наша пехота отходит! – доложил разведчик, дежуривший у стереотрубы.

Коробков вышел из землянки, где только что закончил разговор с полковником, посмотрел в трубу, – он ясно различил в утреннем рассвете метрах в трехстах немецких солдат численностью до полуроты. Они шли цепочкой, спокойно, как на охоте, выискивая куропаток. Коробков вернулся в землянку, схватил винтовку.

– Хлопцы, в ружье!

Прилаживая винтовку в углубление на бруствере, крикнул телефонисту:

– Доложи: немцы в двухстах пятидесяти метрах от НП!

Когда серо-зеленая фигурка оказалась на вершине мушки, нажал на крючок. Пуля, не долетев, подняла пыль перед немцем. «Прицел четыре», – вспомнил Коробков и передвинул колодочку на 4. Второй выстрел был точнее, фашист согнулся и медленно сел. От третьего выстрела еще один солдат упал прямо на спину и остался лежать без движения.

«Надо найти офицера», – пробегая взглядом цепочку, подумал Коробков. Он не заметил, как немец залег с пулеметом и обрушил мелкую очередь по брустверу НП. Пули взвыли, ударяясь о землю перед самым носом, засыпая глаза. Разведчики тоже вели огонь небезуспешно: все люди служилые, не первый раз держали в руках оружие. Недаром в мирное время так много уделялось внимания стрельбе: от стрельбищ, бывало, никто не освобождался… Из землянки вышел телефонист с аппаратом в руках и на ходу отрывая провода, сказал:

– Полковник приказал уходить.

От НП был прорыт ход сообщения до ближайшей балки. Когда группа покинула НП и устремилась по ходу сообщения, Коробков оглянулся: три немецких автоматчика уже стояли на бруствере НП и заглядывали в землянку.

Впереди Коробкова «гусиным шагом» шел Акользин. Глядя ему в спину, Коробков вспомнил разговор, состоявшийся неделю назад, еще до дежурства на НП.

Землянка взвода топографической разведки. Солдаты сидели в разнообразных позах и жадно поглощали горячую кашу из «полтавки». Коробков, как командир взвода, устроился более удобно, на теодолитном ящике, и тоже занимался кашей. Который раз Коробков оглядывает своих подчиненных. Все они были из Сталинградской области, влились в штабную батарею артполка при формировании дивизии в Сталинграде. Некоторое время люди держались обособленно, были раздражены войной и тем, что их, в большинстве пожилых людей, оторвали от занятий, от семьи. Теперь все позади, взвод хоть и был разнообразен по возрастным признакам, но спайка, товарищество были налицо. Коробков стал наблюдать за Акользиным, который устроился со своим котелком в углу землянки и медленно пережевывал кашу с какими-то дополнительными продуктами, извлекаемыми из вещевого мешка. «Загадочный человек», – думал Коробков. Акользин никогда не бывал весел, почти все время молчал. Заметно было, что военная служба ему противна, и он не скрывал этого. Все его движения и действия говорили: «Я не солдат и быть им не желаю, а выполняю приказания только потому, что другого выхода не вижу…» Он даже в строю все команды исполнял по-своему, по-крестьянски. Например, чтобы взять винтовку «на ремень», он долго вешал ее на плечо, подпрыгивая, встряхивая и наклоняясь влево, чтобы винтовка плотнее повисла рядом с не в меру раздутым вещевым мешком. Акользин был единоличник, и здесь, в армии, он оставался единоличником: близких товарищей не имел, ко всем относился одинаково с прохладцей. Командира взвода называл не по званию, а как называли в революционные годы – «взводный». В свободное от службы время он развязывал вещевой мешок и начинал закусывать всегда хранившимися там продуктами. Ел медленно, шумно, тяжело дыша и чавкая щербатым ртом. От нарядов он не отлынивал, а получив назначение, закруглял закусывание, не спеша поднимался, брал винтовку и шел выполнять приказ, раскачиваясь с ноги на ногу, как обычно ходят люди с больными ногами.