Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

— Это случилось очень давно, когда я еще был ребенком. Этот человек убил своего отца.

Их приезд был из числа тех событий, которые и полгода спустя служат пищей для разговоров. Мальчишки дули в рог, созывая пастухов, старейшего скопа, дожидавшегося смерти в своей берлоге, вытащили из вороха таких же старых, как он сам, шкур и отрепьев. В доме вождя гостям предложили сладкие маленькие фиги и местное мутное вино, налитое в лучшие, менее других оббитые чаши. С предписанной обычаем учтивостью хозяева ожидали, пока Гир и мальчик насытятся, и только после этого начались расспросы о них самих и о далеком мире.

Гир поведал о том, что Египет вновь лежит под пятою великого царя персидского, что царя Филиппа призвали навести порядок в Фессалии, и теперь он там стал архонтом, то есть тем же царем, что чрезвычайно обеспокоило южан. Правда ли, спросил брат вождя, что царь берет новую жену, а царицу отошлет в Эпир?

Слыша многозначительное молчание мальчика отчетливее гула всех голосов, Гир сердито опроверг глупые россказни. Подчиняя себе новые земли, царь, чтобы оказать честь тому или иному местному вождю, берет в свой дом его дочь; по мнению Гира, это не более чем своеобразный способ брать заложников. Что до царицы Олимпиады, она пользуется величайшим уважением как мать наследника, которым гордятся оба родителя. Произнеся эту речь, с тяжким трудом приготовленную несколько часов назад, Гир предотвратил возможные комментарии и в свою очередь осведомился о новостях.

Новости были плохими. Четверо врагов-кимолиан встретили в горной долине двух соплеменников Гира, преследовавших оленя. Один прожил достаточно долго, чтобы доползти до дома и сказать, где найти труп его брата, прежде чем до него доберутся шакалы. Кимолиане раздувались от гордости; их старый вождь не имел никакого влияния на своих сыновей, и скоро никто не сможет чувствовать себя в безопасности от их выходок. Были обсуждены многие происшествия, произнесены многие пылкие слова, пока загоняли на ночь скот и женщины готовили козу, зарезанную специально для угощения гостей. С наступлением темноты все разошлись на покой.

Александра положили с сыном вождя, у которого было собственное одеяло. Одеяло кишело паразитами. Завшивлен был и сам ребенок, но он, в отличие от блох, благоговел перед гостем и не мешал ему спать.

Терзаемому блохами Александру снилось, что к постели подошел Геракл и трясет его за плечо. Он выглядел в точности как у алтаря в саду Пеллы, безбородый и юный, с клыкастой пастью льва, которая капюшоном покрывала его голову, — клочья гривы свисали вниз.

«Вставай, лентяй, — говорил он, — или я отправлюсь в путь без тебя. Я не могу тебя добудиться».

В комнате все спали; Александр взял плащ и осторожно выскользнул наружу.

Заходящая луна заливала своим сиянием дикое нагорье. Не было ни одного часового, кроме собак. Огромный, похожий на волка пес подбежал к нему. Александр стоял неподвижно, давая себя обнюхать, и зверь вскоре отошел. Собаки залаяли бы при любом подозрительном шуме за оградой.

Все было спокойно. Зачем же Геракл позвал его? Взгляд мальчика остановился на высокой скале. Наверх вела хорошо утоптанная тропка — деревенский наблюдательный пункт. Если бы там сидел дозорный… Но никакого дозорного не было.

Александр вскарабкался наверх. Ему была видна дорога Архелая, огибавшая подножие холма, и на этой дороге — крадущиеся тени.

Двадцать или больше всадников, едущих налегке, без груза. Они находились слишком далеко, чтобы даже здесь, в горах, широко разносящих любой звук, их можно было услышать. Но что-то сверкало в зыбком лунном свете.

Глаза мальчика расширились. Он воздел к нему обе руки, его голова запрокинулась, лицо просияло. Он вверил себя Гераклу, и бог ответил. Он не допустил, чтобы Александр долго искал подвига, и послал ему настоящую битву.

Мальчик стоял в свете полной луны, запечатлевая в уме особенности места, позиции выигрышные и рискованные. Устроить засаду где-нибудь внизу было невозможно. Архелай, мудрый строитель дорог, без сомнения, предусмотрел опасность засад. Засаду придется устроить здесь, потому что скопов меньше. Их нужно немедленно разбудить, пока враги еще достаточно далеко и не услышат шума растревоженной деревни. Если он сейчас будет бегать из дома в дом, о нем забудут в суматохе. Нужно заставить скопов собраться сразу.

На стене дома вождя висел рог, которым тот созывал соплеменников. Александр осторожно проверил его и подул.

Двери распахивались, мужчины выскакивали на улицу, на ходу натягивая свои тряпки, женщины визгливо перекрикивались, овцы и козы блеяли. Мальчик, стоя на высоком валуне, на фоне мерцающего неба, кричал:

— Война! Война!

Бессвязные вопли стихли. Голос Александра перекрывал все. Покинув Пеллу, он говорил и думал только на македонском.

— Я Александр, сын царя Филиппа. Гир знает, кто я. Я пришел сражаться в вашей войне вместе с вами, потому что бог послал мне знамение. Кимолиане уже на дороге внизу, двадцать три всадника. Слушайте меня, и еще до рассвета мы покончим с ними.

Он назвал имена вождя и его сыновей. Они подошли — ошеломленные, пристально вглядываясь в сумрак. Это был сын ведьмы, эпирки.

Александр сел на валун, не желая отказываться от преимущества в росте, которое тот ему давал, и горячо заговорил. Геракл все еще стоял у него за плечом.

Когда он умолк, вождь отослал женщин по домам и приказал мужчинам повиноваться мальчику. Те сперва заспорили, им было не по нутру удерживаться от стычки с ненавистными кимолианами до тех пор, пока те не окажутся за оградой, посреди скота, угнать который они и явились. Но Гир поддержал мальчика. В переменчивом предрассветном сумраке скопы вооружились, оседлали своих лошадок и спрятались за хижинами.

Было очевидно, что кимолиане рассчитывают напасть на деревню, когда мужчины разойдутся по своим делам. Завал из терна, закрывавший ворота, был раскидан так, чтобы впустить врагов, не возбудив никаких подозрений.

Пастухи и мальчишки, стерегущие коз, были отосланы на холмы, как в любое другое, самое обычное утро.

Вершины гор темными силуэтами вырисовывались на фоне неба, в глубине которого медленно бледнели звезды. Мальчик, сжимая поводья и дротики, ждал, когда появится первая розовая полоса, предвещающая рассвет: он должен был запомнить ее раз и навсегда. Он знал об этом ощущении и впервые испытывал его сам. На протяжении всей своей жизни он слышал рассказы о насильственной смерти, теперь его тело вспоминало их: скрежет железа, проходящего сквозь внутренности, невыносимая агония, смутные тени, ждущие, пока свет померкнет в глазах умирающего — навсегда, навсегда. В воцарившейся тишине его сердце обратилось к Гераклу-покровителю: «Почему ты покинул меня?»

Заря зажгла самый высокий пик. Он вспыхнул, словно объятый пламенем. Мальчик был совершенно один, и божественно-спокойный голос Геракла беспрепятственно достиг его слуха. Бог сказал: «Я открыл тебе свои таинства. Не обольщай себя надеждой, что умрут другие, не ты — не для этого я даровал тебе свою дружбу. Только взойдя на погребальный костер, я достиг бессмертия. Колено к колену я боролся с Танатосом, я знаю, как побеждают смерть. Бессмертие для человека — это не вечная жизнь; желание жить вечно порождает страх. Каждое мгновение, когда человек не ведает страха, делает его бессмертным».