(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле - Татьяна Соломатина

– Бабушка, кто нам Московский Валерка?

– Родственник.

И всё?! Зная Полину Фроловну – больше и спрашивать не стоит. Потому что если бы она считала нужным и/или возможным рассказать мне какой именно нам родственник Московский Валерка – я бы сразу получила подробности. Даже от пятилетней меня Полина Фроловна не скрывала, что за зверь такой «параноидальная шизофрения» и почему этот зверь так сильно покусал моего родного дядю Святослава, её сына. И почему её дочь, моя мать, поступает глупо, отбирая у меня бумагу и карандаши, завидев, что я не рисую там солнышко, домик, ромашку, волну и чаек – как положено нормальным деткам, – а складываю слова в предложения. Полина Фроловна никогда не считала меня недостойной её бесед, и если она удовлетворяет моё горячее любопытство коротким холодным: «родственник» – значит, тому есть причины. Но совершенно нет никаких причин вести себя, как глупый ребёнок. Собственно только тем, что я неглупый ребёнок, я и отличаюсь от своего двоюродного братца. Или от троюродного Гедрюса. Если вы имеете в семье великокняжеский статус неглупого ребёнка – у вас достанет ума не расставаться с ним.

Но есть ещё зелёные бархатные альбомы! Которые так интересно рассматривать промозглыми одесскими вечерами, когда тебя «отвезли к бабушке» и никому до тебя, слава богу, нет никакого дела. А бабушка позволяет тебе рассматривать зелёные бархатные альбомы – спасибо сохранённому за собой великокняжескому статусу неглупого ребёнка! И любой неглупый (и аккуратный, и тщательный) ребёнок не только рассмотрит фотографию. Но ещё и вынет её из прорезей. Особенно, если с фотокарточки на тебя смотрит Московский Валерка. Только – судя по состоянию пожелтевшей картонной картинки, военной форме и прочему антуражу, – совсем не теперешний Московский Валерка. Хотя и точь-в-точь теперешний. И любой неглупый ребёнок вынет такую карточку – рассмотреть поближе. А вынув, и рассмотрев, – перевернёт. Любой неглупый ребёнок (впрочем, как и любой неглупый взрослый, ладно уж) – всегда хочет знать обратную сторону изучаемого предмета. И на обратной стороне карточки оказывается что? Правильно! Подпись. «Любимой и единственной старшей сестре Полюшке. Алексей. 1944 г.» Опаньки! Что за брат? У бабушки нет братьев. И сестёр нет. Родных – уж точно. Равно как и двоюродных. Никаких нет. Тётя-баба Люба оказалась тоже вовсе и не бабушкиной сестрой, а дедушкиной. Так-так-так… А как у нас отчество Московского Валерки? Боже! Мне совершенно незаслуженно присвоен великокняжеский статус неглупого ребёнка! Я – фальшивка! Я не знаю про Московского Валерку ничего, кроме того, что он: 1) Московский Валерка; 2) женат на Московской Галке; 3) родственник. Не удосужилась ни отчества выведать, ни фамилии. А ведь ты уже даже гостила в их московской квартире на проспекте маршала Гречко! То же мне, исследователь южных и северных морей, дубина стоеросовая!

Идёшь поближе к бабушке. Вертишься вокруг. Пара-тройка вопросов ни о чём. А затем как бы между делом и с совершенно отстранённым выражением лица и абсолютным безразличием в голосе (выдающими от пяток до макушки все твои намерения), эдак равнодушно:

– Бабушка, а как отчество Московского Валерки?

Но Полину Фроловну на хромой козе незаметно не объедешь. Будь ты сто раз неглупая дубина. Сперва рассматривала альбомы, затем посреди зимы вдруг об отчестве Московского Валерки.

– Кто бы сомневался! – Иронично усмехается бабушка. – Ну, идём, расскажу тебе сказку. Только это будет очень тайная сказка, строго между нами. Тайная и страшная сказка. Но со счастливым концом. Ты готова к страшной сказке?

Какой ребёнок не любит страшных сказок?! Полина Фроловна была очень умная женщина. Она рассказывала мне сказку по частям. Части этой страшной сказки раскиданы по моей беллетристике. От «Большой собаки» до «Коммуны». И даже Маша – мама Маши, – которая рассказывает сказку своей дочери в повести «Стена» – это тоже немного Полина Фроловна. Полина Фроловна, – совершенно в точности как мама из «Стены», – постоянно настаивала на том, что я умная девочка (о, повышение статуса от неглупого ребёнка! я была чудовищно горда!) – и всё пойму правильно, если не сейчас, то со временем, а если не пойму – то почувствую…

– Жаль, что я не могу повторить тебе всё слово в слово, чтобы ты понял, что я чувствовала тогда каждый вечер, лёжа с мамой под одеялом.

– Я пойму.

– Хорошо. Тогда слушай. Я расскажу всё, что помню…

«В далёкие-далёкие времена… жила девушка… Она была старше тебя и младше меня, но такая же красавица и умница, как мы с тобой… Время шло. Бежало, летело, искрилось, пронзаемое стынущим с каждым днём всё сильнее Ветром… Кому и зачем нужно было устраивать всё так, чтобы люди, ДОЛЖНЫЕ быть вместе, не могли даже встретиться? Неужели… нашлась беспричинная нужда разделить людей?.. И как затишье перед бурей сменяется взрывом стихий, так тишина вдруг обрушилась лавиной льда и снега на её маленькое хрупкое сердце… Она чувствовала, как что-то обрывается у неё в груди под тяжестью неизбежного холода. Ярость и обречённость стегнули стальным кнутом по лёгким…»

Да. «Стена». И она не о том. Но – и о том. Когда мне нужны такие слова – я вспоминаю Полину Фроловну. Неверно. Я её никогда не забываю. Я – вызываю Полину Фроловну. А если что – какие с меня взятки? У меня родной дядя – параноидальный шизофреник. К тому же я, будучи ещё совсем маленькой девочкой, узнала, что моя бабушка – не совсем та, за кого себя всю жизнь выдаёт. Нет-нет, она моя бабушка. И это единственная стоящая хоть чего-нибудь на этой земле правда. Всё остальное – умение ходить по ветру и против. А уже давно забытая правда, которая уже никогда и ничего не будет стоить вот в чём: бабушка родилась в Москве. Где её – позже, в нынешнем возрасте её правнучки, – и застала Великая Октябрьская Социалистическая Революция. А родителей, братьев и сестёр то же самое застало в имении – и чтобы я маленькая знала, что такое «имение»! Их убили. Но не всех. Грудного братика, самого младшего, кухарка выдала за своего. Его звали Алексей. Очень модное было имя в то время. Отчество Московского Валерки – Алексеевич. Валерий Алексеевич. Московский Валерка – родной бабушкин племянник. Она нашла своего выжившего брата уже накануне Второй мировой. Фамилия у него кухаркина. Эта прекрасная добрая женщина его вырастила. Он её родной сын. У бабушки у самой не такая фамилия, как та, с которой она выходила замуж за дедушку. О том, как именно погибли родители, две сестры и брат – в имении – она узнала именно от этой родной кухарки. Сам Алексей ничего не знал. Не надо было. Давай и ты ему ничего не говори. Пока я не умру. Он верный ленинец и всё такое положенное. Но у него с мозгами всё в порядке. Даже слишком для кухаркиного сына. Остальные мои – дураки дураками. Откуда что взялось, когда и портки, и буквари, и деревянные игрушки у всего помёта были одинаковые?

Полина Фроловна рассказывала это спокойно. Без ярости и обречённости. Без слёз. Стальной кнут так отхлестал своё, что важным для тела стало лишь направление ветра.

И я восприняла эту страшную сказку спокойно. И даже будущий юный ленинец, скорый вот уже октябрёнок во мне не крякнул. Это только кажется удивительным. Когда вот так, плотно собрано в слова. Это совершенно обыкновенные для течения времени и ветров игры разума за сохранение тела. То есть – жизни. Процессор бережёт своего носителя, раскладывая всякое по папкам и резервным дискам. Иначе – очевидность безумия.