Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен

Об Австрии император говорил без горечи, но как о слабом месте Германии и угрозе миру, проистекавшей из того, что Германия обязалась поддерживать ее политику на Балканах. Он пояснил свою точку зрения тем, что распад Австрийской империи был лишь вопросом времени и недалек тот день, когда мы увидим Венгрию и Богемию в виде независимых королевств. Южные славяне, вероятно, войдут в состав Сербии, трансильванские румыны – в состав Румынии, а немецкие области Австрии присоединятся к Германии. Австрия перестанет втягивать Германию в войну из-за Балкан, что, по мнению его величества, будет способствовать укреплению мира. Я рискнул заметить, что такие изменения на карте Европы могут возникнуть лишь в результате всеобщей войны.

В марте 1914 года внимание общественности привлекла публикация в «Новом времени» серии статей, написанных в форме бесед о международном положении с неким государственным деятелем, в котором легко угадывался граф Витте. Суть этих разговоров сводилась к тому, что мир в Европе возможен лишь при условии перегруппировки держав. Граф Витте всегда считал тесное сотрудничество с Германией главной движущей силой российской политики и поэтому не одобрял англо-российское соглашение, считая, что оно только свяжет России руки. Очень похожих взглядов придерживалась германская партия при дворе, сравнивавшая материальные выгоды, которые мог бы принести союз с Германией, с довольно сомнительными преимуществами, которые сулило соглашение с Великобританией. Даже расположенные к нам люди начинали задавать себе вопрос, какова практическая польза от соглашения с государством, на поддержку которого нельзя рассчитывать в случае войны.

Поэтому меня не удивило, что на аудиенции, состоявшейся 8 апреля, император сам поднял вопрос об англо-российских отношениях. Мы обсуждали взгляды, изложенные графом Витте в своих статьях в «Новом времени», и его величество высмеял идею перегруппировки держав. Как бы он ни хотел сохранить хорошие отношения с Германией, союз с ней даже не рассматривался, поскольку, кроме всего прочего, Германия старалась занять такое положение в Константинополе, которое позволило бы ей запереть Россию в Черном море. Заметив, что разделение Европы на два лагеря внушает ему опасения, император сказал: «Мне бы хотелось установления более тесных связей между Россией и Англией. Это мог бы быть союз чисто оборонительного характера». На мое замечание, что в данный момент, я боюсь, это недостижимо, император намекнул, что мы могли бы заключить договор вроде того, что существует между Англией и Францией. Хотя он незнаком с условиями этого договора, он полагает, что, даже если у нас нет настоящей военной конвенции с Францией, стороны договорились о том, как должна действовать каждая из стран при определенных обстоятельствах. Я сказал, что ничего не знаю о договоре с Францией, но по материальным соображениям мы не можем посылать войска для помощи русской армии. «У меня людей даже больше чем достаточно, – ответил император, – и посылать сюда дополнительные войска совершенно бессмысленно, но, возможно, будет полезно заранее договориться о согласованных действиях британского и российского флотов. Наше соглашение, – продолжил его величество, – в настоящее время ограничивается Персией. И я убежден, что оно должно быть дополнено или договором, подобным тому, что я сейчас предложил, или письменной формулой, фиксирующей факт англо-российского сотрудничества в Европе».

Я ответил императору, что лично я приветствовал бы заключение любого договора, который бы способствовал укреплению взаимопонимания между Россией и Британией. Но я могу лишь спросить себя: если бы в 1913 году Англия была союзницей России, могла бы она оказать ей более существенную помощь, чем она оказала, будучи лишь другом? Несколько раз за время продолжительного Балканского кризиса она играла роль посредника в Берлине и Вене. И более того, благодаря ее дружескому вмешательству удалось добиться более или менее удовлетворительного решения вопроса о сербском порте, и Австрия уступила Дибру и Дьяково, открыв тем самым дорогу к решению самого больного вопроса – о Скутари. Я сомневаюсь, что мы смогли бы добиться такого успеха, будь то в Берлине или в Вене, если бы Англия действовала как союзница России, а не как друг, который может стать союзником в случае, если Австрия и Германия навяжут России войну. Признавая, что этот аргумент не лишен основания, император сказал, что он, тем не менее, хотел бы, чтобы англо-российское соглашение приняло более четкий и определенный характер.

Недавно мне попалось следующее место из воспоминаний адмирала Тирпица: «Во время визита английского флота в Киль в конце июня 1914 года британский посол в Санкт-Петербурге, Бьюкенен, объявил о заключении англо-российской морской конвенции». Это можно понять так, что я хотел, чтобы это объявление выступило противовесом дружественному акту британского правительства, выразившемуся в отправке британской эскадры в Киль. Если адмирал Тирпиц читал пьесу Шеридана «Критик», то он должен помнить, как комендант крепости Тильбери прерывает свою дочь, которая всем рассказывает, что она видит приближающуюся армаду: «Не видишь ты испанских кораблей, затем что их еще нигде не видно».[70]

Точно так же я могу ответить, что не объявлял о заключении англо-российской конвенции – потому что такой конвенции не существовало. В дополнение к сказанному, я могу также сообщить доблестному адмиралу, что я даже не вступал в переговоры с российским правительством о заключении морской конвенции, и если в дальнейшем Великобритания стала союзницей России на суше и на море, то это произошло лишь вследствие нарушения Германией нейтралитета Бельгии.

Я привел эти беседы, чтобы показать, насколько беспочвенны все обвинения в шовинизме, выдвигаемые многими высокопоставленными немцами против России и Великобритании. Император ни разу не обмолвился ни единым словом, которое давало бы повод обвинить его в агрессивных намерениях против Германии. Напротив, он никогда не упускал случая выразить свое искреннее желание сохранить с ней хорошие отношения. Только окончательно убедившись в направлении германской политики и в значении ее постоянно наращиваемых вооружений, он начал предпринимать определенные шаги, чтобы оградить страну от возможных случайностей. Он увеличил численность войск и предложил преобразовать англо-российское соглашение в союз исключительно оборонного характера. С другой стороны, мой ответ на это заманчивое предложение императора – достаточное основание для ответа тем, кто обвиняет британское правительство в том, что оно подталкивало Россию к проведению агрессивной политики. Не следует забывать, что в 1913 году Германия посредством налога на капитал собрала 50 миллионов фунтов на военные цели, и Россия вынуждена была прибегнуть к контрмерам с целью самообороны. Я помню, господин Делькассе, который в то время был послом в Санкт-Петербурге, предупреждал меня, что Германия никогда бы не прибегла к таким радикальным мерам, если бы не собиралась в ближайшем будущем вести войну. Я передал это предупреждение в Лондон, но там к нему не прислушались, поскольку никто не верил, что Германия способна на такое безумие. Все полагали, что, как писал мне один из моих друзей, «финансисты», не желающие войны, не дадут этому плану ходу. В то же время германскому императору приписывалось желание остаться в памяти потомков хранителем европейского мира. Взгляды немецких писателей на российские военные приготовления напоминают мне стих, сочиненный много лет назад одним остроумным французом: «Cet animal est bien mèchant. Quand on l’attaque, il se dèfend».[71]