Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки - Ксения Мэо

благодарности на лице моей неблаговерной ярость. Она хмурится, сощуривает глаза, сжимает кулачки и делает ко мне шаг, злобно выдыхая:

— Я никуда отсюда не поеду…

Ах ты ж неблагодарная! Теперь и во мне просыпается лютая злоба. Но я не бью хвостом и не сжигаю эту предательницу, хотя меня подмывает обратиться и разнести здесь всё к чертям собачьим. Я просто наклоняюсь и холодно цежу сквозь зубы:

— Это почему ещё? Боишься оставить своего ненаглядного Симона Симрона?

И тут её прорывает:

— Да какого, к лешему, Симона Сирона? — она больше не шепчет, а постепенно повышает голос. — Я не собираюсь оставлять жителей этой деревни! Тут еще столько всего сделать надо!

Этот спектакль начинает действовать мне на нервы. И я тоже срываюсь:

— Дались тебе жители этой занюханной дыры! Какое тебе до них дело⁈

Она не сдаётся и продолжает наступать:

— Занюханной дыры? Ну конечно! Императору ведь наплевать на собственный народец. Лишь бы налоги платили! А то что эта деревня осталась один на один с бедой — так кому какое дело? Голод! Разруха! Изоляция! А всем вокруг никакой печали! Фиговый ты император! Как твои подданные еще не взбунтовались?

Открываю рот и замолкаю.

Аделина стоит в нескольких сантиметрах от меня, кулачки всё так же сжаты, грудь гневно вздымается, щёки красные, а глаза блестят и мечут молнии. Я молчу и втягиваю носом ее аромат. Даже проведя весь день в дороге, моя девочка пахнет свежестью и чистотой.

В мозгу выпью воет задетая гордость — как смеет жена-изменщица мне что-то предъявлять. А в душе с самого дна поднимается муть осознания, что она права. Не так давно ведь советник говорил о недовольстве в провинциях. Я тогда лишь отмахнулся. Но теперь, благодаря Аделине глянув на деревенский быт поближе, понимаю, что и сам бы в таких условиях роптал на власть.

Ядовитая злость туманит рассудок. Если останусь ещё на мгновение, сорвусь — и плакала эта деревенька. Надо уйти.

Поворачиваюсь к ней спиной и бросаю через плечо:

— Будь по-твоему. Оставайся тут, только не жалуйся потом.

Стремительно покидаю кухню, быстрым шагом выхожу из таверны, отхожу и перекидываюсь в драконью форму.

Стремительно набираю высоту и лечу. А сам всё время полёта перевариваю стычку с женой. Прежняя Аделина ни за что бы не отказалась от комфорта ради горстки чумазых крестьян. Что-то в ней, определенно, изменилось.

Взбунтовались — она сказала.

В памяти отдаленным эхом звучат слова отца об ответственности правителя перед народом. При нем никогда не бунтовали… Его до сих пор вспоминают и даже молятся ему, словно новому богу.

Я и забыл уже, каков он был. Да вот мелкая дрянь в зеленом платье, сама того не желая, напомнила. И к ярости и досаде добавилось еще какое-то новое ощущение — словно мелкий червячок поселился в животе и принялся вгрызаться во внутренности.

Аделина тут организовала себе маленькое государство и полностью погрузилась в решение местных проблем. И ведь за ней идут, доверяют. И ей для этого не понадобились ни армия, ни драконья ипостась, ни советники с сенешалями.

В ее глазах я деспот и тиран. Когда-то я видел в её глазах восхищение, любовь и благодарность. А не вот это всё. И сейчас мне этого не хватает. Я поступил правильно — сделал то, чего никогда прежде не делал. Отступил. Пусть творит в этой зловонной луже что хочет. Всё-таки ее самодеятельность на пользу деревне.

Вот же дьявольщина! Эта новая Аделина притягивает к себе. Да я не могу выкинуть её из головы с нашего последнего разговора дома, во дворце! Что я испытываю к ней? Сам не понимаю.

Сначала в сердце была черная дыра. И сплошная горечь. Пытаюсь найти внутри остатки ненависти — и не нахожу. Сейчас в пустыне моей души из-под пластов песка начинает просачиваться прохладный источник с чистой водой. Тьфу-ты! Что за… Да я, кажется, превращаюсь в слабоумного поэтишку с пошлейшими стишками… И всё из-за нее!

Возвращаюсь во дворец и принимаю человеческий облик. С широкого балкона врываюсь в свою комнату. И резко останавливаюсь. С кресла при виде меня поднимается Джина.

На ней прозрачный пеньюар, который совсем ничего не скрывает. Пышная грудь соблазнительно колышется при резком порывистом движении. Темные локоны покачиваются, словно волны на ветру, и струятся по оголенным плечам.

Но ни ее сверкающие глаза, ни ее аппетитные формы, ни это неприличное предложение — меня не трогают. Лишь раздражают. Как и приторный аромат лилии и персика, который, кажется, можно пощупать — настолько плотным облаком он ее обволакивает.

Перед мысленным взором совсем другая. Та, которая шипела и ругалась на меня. Та, которая всколыхнула незнакомые доселе чувства.

Джина, покачивая бедрами, подплывает ко мне и заглядывает в глаза. Но видит в них лишь холод. Несколько мгновений стоит в замешательстве. Видимо, на другое рассчитывала.

— Что ты здесь делаешь? — моим голосом можно воду замораживать.

— Я, — Джина силится найти на моем лице хоть намек на желание. Не найдя, потупив взгляд, бормочет: — Хотела выразить вам своё почтение.

Раздумываю, как бы ее выпроводить, чтобы избежать слухов. Если ее в таком виде заметят выходящей из моих покоев, сплетен не избежать. А мне совсем не хочется, чтобы до Аделины дошли известия о том, что я кручу роман с другой.

Хоть в ковер заворачивай или с балкона выкидывай! Раздражение растет. Всё, чего я жаждал после полёта в Зеленую, — отдохнуть и собраться с мыслями. Видимо, отдохну потом.

Разворачиваюсь, выхожу на балкон, перекидываюсь в дракона и ныряю вниз — облетаю замок и сажусь на балконе Фарквала. Он, наверное, давно спит. Ну что ж, придется ему проснуться и выслушать мои распоряжения.

Во мне тонна усталости, но и бездна желания кое-что предпринять.

41

Уже на следующий день по возвращении из Инкервиля мы приступаем к покраске купленных тканей. Это трудоемкий процесс.

На такое количество материи нужно большое количество краски. А делается она не так уж просто.

Оказывается, за деревней, там, где нет дорог, на поверхность выходят залежи малахита. Да он буквально лежит под ногами! И местные собирают его, перетирают, смешивают с различными «секретными» веществами — маслом, уксусом и даже мылом — и получают краску.

Затем ее разводят в воде. С ее пропорциями тоже надо быть аккуратным. Иначе оттенок получится или слишком бледным, или наоборот — чрезмерно тёмным. А нам нужен именно «императорский зеленый». Но одновременно