Асьенда - Изабель Каньяс

В один из дней я заметила за капеллой водяной насос.

Нежно откинув волосы с лица Андреса и пообещав ему скоро вернуться, я вынесла кувшин и запачканную миску под дождь. Прошло всего несколько минут, но дождь хлестал меня по лицу и едва не вымочил насквозь платье, пока я мыла миску и набирала кувшин.

Я уже возвращалась к комнате Андреса, с тяжелым кувшином в одной руке и миской в другой, когда почувствовала, как что-то аккуратно касается моей шеи – словно слегка дотронулся любопытный тарантул.

Чувство, что за мной наблюдают вернулось.

Я развернулась и прорычала:

– Не смей!

Но там ничего не было. Лишь густая, непроницаемая тьма, окутавшая долину Апан.

Я сверкнула глазами в темноту. А затем вошла в комнату к Андресу, поставила кувшин на стол и выудила из кармана платья маленький кусочек копала, который взяла за правило хранить там.

Как только у двери показался завиток дыма, я наполнила глиняную чашу водой для Андреса, но он уже погрузился в сон.

Я опустилась на колени у постели и прислонила голову к матрасу – аккуратно, чтобы не касаться его. Паника и страх высосали из меня силы до последней капли; теперь я была словно мокрая тряпка, которую все выжимали, выжимали и выжимали, а потом повесили сушиться.

Дыхание Андреса стало ровным и глубоким, и вскоре я присоединилась к нему, к его поднимающейся и опадающей груди.

Очень-очень тихо.

* * *

Я распахнула глаза, услышав резкий стук в дверь.

Совсем не помню, как уснула. Я ведь не собиралась… Из высоких окон в комнату проливалось яркое утро, озаряющее догоревшие свечи и тончайшие завитки копала.

Снова раздался стук в дверь.

Я подняла голову и повернулась к Андресу.

Carajo – так бы он наверняка выругался.

Но мужчина лежал неподвижно и ничего не говорил. Кровь засохла и потрескалась в уголках его рта, а лицо в утреннем свете было таким же бледным, как и минувшей ночью.

– Андрес! – Стук усилился. Паника в голосе Паломы пробивалась сквозь деревянную дверь. – Андрес, ты мне нужен! Просыпайся!

Это была Палома. Слава богу. Тогда единственным оправданием, которое понадобится для нашего неподобающего вида, станет очевидное недомогание Андреса и моя ему помощь.

Я поднялась на онемевших ногах и расправила юбки, чувствуя, как по икрам побежали мурашки. Заправила за ухо локон, выбившийся ночью из узла. Прочистила горло. Губы все пересохли и потрескались.

Молясь, чтобы голос не пропал, я открыла дверь.

Лицо у Паломы было перепуганное и заплаканное.

– Андр…

Она замерла на полуслове, увидев меня; глаза расширились от удивления, рот округлился.

А затем Палома заметила кузена.

– Что с тобой случилось?! – вскрикнула она. Я отпрыгнула, когда Палома ворвалась в комнату и опустилась на колени у Андреса. – Болван! Во что ты впутался на этот раз?

– Я в порядке, – прошептал Андрес, нежно похлопывая Палому по руке. – Не переживай, все в порядке.

Все было не в порядке. Его едва не убили прошлой ночью, а у меня внутри все переворачивалось от мысли, что мы до сей поры не знаем, какой ущерб нанес разорванный круг.

Но Андрес без труда солгал, и хрипотца в его голосе успокаивала – даже когда он выглядел так, словно сама Смерть стояла над ним в ожидании.

– Нет, не в порядке! – прокричала Палома. Ее голос прорезали рыдания. – Мама мертва! Она мертва, Андрес!

Андрес ополоснул лицо водой, набранной из насоса, и мы втроем отправились к жилищам слуг. Андрес шел с осторожностью, закрывая лицо от беспощадного утреннего солнца ладонью. Он не произнес ни слова с тех пор, как Палома объявила, что Ана Луиза мертва. Если такое вообще было возможно, теперь он выглядел еще хуже, чем когда только проснулся.

– Что случилось? – спросила я Палому, пока она вела нас к Ане Луизе. Точнее, к ее телу.

– Я проснулась, а она уже мертва, – коротко ответила Палома. Она шла на полшага впереди нас, и ее темные туфли так уверенно касались земли, будто лишь их четкий ритм удерживал девушку от слез, что пробивались сквозь голос. – Она ничем не болела и ни на что не жаловалась… Я думаю, все дело в сердце.

Андрес кивнул, но тут же скривил рот, почувствовав боль. В груди защемило от жалости к нему. От удара по голове ему, судя по всему, пришлось гораздо хуже, чем я предполагала.

Мы подошли к дому Аны Луизы, у дверей которого уже собралась небольшая толпа людей. Они расступились, когда появилась Палома, а за ней падре Андрес и я, и стали перешептываться, как только мы переступили порог и шагнули в темноту дома.

Палома повела нас прямо в спальню. Просто убранная и скромно обставленная, она была похожа на покои Андреса. Но, в отличие от его комнаты, травы здесь устилали порог и окаймляли стены. В воздухе витал ни с чем не сравнимый, застоявшийся запах копала, перемешанный с чем-то гадким.

По обе стороны комнаты стояли кровати. Одна из них, со смятыми простынями, пустовала. Другая, судя по подобию ведовских отметок, которыми пестрил пол, принадлежала Ане Луизе.

А вот и она…

Я остановилась, пройдя всего несколько шагов от двери. Дыхание перехватило.

Я не особенно любила Ану Луизу, как и она меня. Меж нами стояла Хуана – непроницаемая стена, сделавшая нас врагами еще до того, как мы узнали друг друга. Я не знала, выйдет ли у нас когда-либо преодолеть разногласия, но от этого представшее передо мной зрелище не делалось менее ужасающим.

После смерти на лице Аны Луизы застыло выражение, какого я никогда не видела на нем при жизни: рот опущен и округлен от удивления, глаза от страха распахнуты так сильно, что зрачки кажутся обнаженными, пустыми и круглыми. Окаменевшая рука вытянута вперед.

Ана Луиза показывала на стену у кровати своей дочери.

У меня свело живот.

Понимая, что проявляю неуважение таким пристальным разглядыванием, я все равно не могла отвести глаз от застывшего, обескровленного лица Аны Луизы.

Страх.

Он был мне знаком. Я чувствовала его прошлой ночью. Я чувствовала его каждую ночь в стенах Сан-Исидро.

– Я проснулась, а она такая, – Палома говорила почти что шепотом. – Я даже глаза ей закрыть не могу. Я пыталась… – Ее голос сорвался.

Андрес сдвинулся с места. Он положил руку на спину Паломе, и она тут же прижалась к его груди и стала плакать в его объятиях. Андрес бережно успокаивал ее.

Я вдруг осознала, что вторгаюсь в очень личный семейный момент. Палома заслуживала такого же уединения, какое было у меня, когда забрали папу, – покой мне удалось заполучить только ночью: я рыдала в подушку, а мама гладила меня по спине. Я отступила и развернулась, чтобы уйти, но перед этим взглянула на стену, на которую Ана Луиза показывала в последние секунды жизни. Ничем не примечательная оштукатуренная стена, так похожая на ту, в которую прошлой ночью швырнули Андреса. Белая, шероховатая и простая. Взгляд опустился к полу, где валялся обычный деревянный крест – такой же, как у Андреса в комнате.