Асьенда - Изабель Каньяс

Когда Палома, Мендоса и последние тлачикеро ушли, дом вздрогнул, словно недовольный бык стряхнул со шкуры мух. После прибытия священника я стала реже чувствовать на себе внимание, тянущееся холодными нитями: будто дом знал, что защитные символы на пороге моей комнаты обещают скорое возвращение Андреса. И был озадачен этим в его отсутствие, наращивал зловещую силу под оштукатуренными стенами и в резком полуночном хлопанье дверей.

Я тоже ждала. Когда было не с кем свободно поговорить о своих терзаниях, мысли плотно переплетались в голове и в груди. От внезапных движений я вздрагивала, и Палома любезно стала предупреждать меня о своем присутствии за несколько мгновений до того, как окажется в дверном проеме, чтобы я не вскакивала на ноги с широко раскрытыми глазами и сбитым отрывистым дыханием.

Если Палома и считала, что я сошла с ума, то виду не подавала. Возможно, то была ошибочная надежда или отчаянная нужда в компании, но мне начало казаться, что она скорее поверит в обратное. Или что она хотя бы одобряет те шаги, которые я предпринимаю в борьбе с домом.

В тот день, когда должен был вернуться падре Андрес, Палома помогала мне собрать постельное белье из спальни для стирки. Она взглянула на отметки на пороге и издала тихий звук, похожий на удовольствие. Или одобрение?

Позже, покидая дом, чтобы устроить сиесту, Палома остановилась у прохода с кухни в огород.

– Я так и не поблагодарила вас, донья, – тихо сказала она, скорее обращаясь к дверному проему, чем ко мне.

Я склонила голову. Паломину сдержанность я приняла как данность; ее добровольное проявление каких-либо эмоций – а тем более благодарности – заставило меня застыть.

– О чем ты? – осторожно спросила я.

– За то, что вернули его.

И она ушла, бесшумно заскользив по саду, будто ворон.

* * *

Когда тучи собрались над холмами и их тяжелые от дождя брюха окрасились в цвета заката, падре Андрес вернулся в Сан-Исидро. Я ждала его, стоя в проходе, ведущем в главный двор, и заламывала руки. Завидев, как он поднимается по холму к капелле, а не желающий исчезать свет отбрасывает его стройную тень на чапараль, я замерла.

Дело не в том, что теперь я буду не одна. А в том, что он вернулся.

Друг. Союзник. Плечо, на которое можно опереться.

За час до наступления темноты, пока на улице лил дождь, мы – два солдата, готовящиеся к ночной битве, – разбили лагерь в зеленой гостиной. Одеяла и свечи, копал и травы. Уголь для колдовского круга. Святая вода. Золотое распятие на шее у Андреса, поблескивающее в свете двух дюжин сальных свечей. Он стоял передо мной, ведун в одеянии священника, с карманным ножиком в одной руке и курильницей – в другой.

Запертая дверь за его спиной, камин – за моей. Мы были защищены с обеих сторон.

Андрес поставил курильницу у своих ног – дым взвился, будто туман на рассвете, – и протянул мне нож.

– Готовы? – Голос у него был низкий, как если бы он читал молитву. Я приняла нож.

Андресу необходимо было, чтобы я как хозяйка дома изъявила свое намерение и свою волю, чтобы помочь ему вытянуть наружу все, что находилось в стенах. Чтобы изгнать это, а затем – если все пойдет согласно плану – очистить комнаты.

Впиться пальцами в истертые насечки деревянной рукоятки было все равно что взять Андреса за руку. Свет свечи плясал на заостренном кончике ножа. Я сделала глубокий вдох и поднесла кончик к большому пальцу, давя до тех пор, пока не появилась рубиново-красная кровь.

Затем, следуя указаниям Андреса, я шагнула к нему, чувствуя, как забилось сердце, когда он принялся расстегивать и ослаблять воротник, обнажая нежную кожу горла. Там, прямо под адамовым яблоком, бился пульс, спокойный, ритмичный, гораздо более ровный, чем мой.

Я прижала палец к его пульсу, размазывая кровь по коже медленным, аккуратным движением.

– Я, Мария Беатрис Эрнандес Валенсуэла, жена Родольфо Элихио Солорсано Ибарры и хозяйка этого дома, – проговорила я хриплым голосом. – Как хозяйка я дарую вам право говорить от моего имени. Воззвать к силам, что кроются в этом доме и за его пределами, и убедиться, что воля моя будет исполнена.

Моя рука осталась на горле у Андреса. Он закрыл глаза. Пальцем я почувствовала его голос гораздо раньше, чем он произнес хоть слово. Андрес заранее рассказал мне о вступительном заклинании, но все же волоски на руках встали дыбом, когда он заговорил и в плавную речь науатля его бабушки вплелась молитва на латыни.

– Я взываю к Заре, воскресшему повелителю дыма и ночи, хранителю ведуний и нагвалей[29]. Учителю тех, кто услышит, брату тех, кто возродится в новолуние. Проведи нас сквозь ночь. Дай нам язык, чтобы говорить с теми, о ком позабыл владыка подземного мира, дабы направить их на путь истинный.

Окружающий нас дым задвигался. Андрес предупреждал меня, что копал поведет себя так. Но я должна была стоять смирно, не сводить взгляда с Андреса и сосредоточить всю свою волю на нем. Не смотреть на формы, которые мог принять дым. Боковым зрением я все же разглядела вкрадчивые движения пронырливой пумы и бьющиеся крылья совы.

Но я сосредоточилась на Андресе. На том, как двигается его горло, пока он говорит, на том, как мягко бьется его пульс. Я сосредоточилась, чтобы мы дышали в унисон.

Вот и все. Стоит мне в точности выполнить его указания, и болезни Сан-Исидро придет конец. Конец придет гнили в стенах, яду из тьмы.

Андрес дочитал молитву. Клубящиеся у круга тени померкли, и тишина – словно мы очутились в глубоком, прохладном колодце – осела в комнате.

– Очень хорошо, – прошептал Андрес. Я подняла глаза, наши взгляды встретились. Я все еще держала палец на его пульсе. Он был спокоен, в отличие от меня, но я доверилась ему. Андрес знал, что делает. Он очистил многие дома от обитателей, которым там давно были не рады, и хотя поначалу асьенда застала его врасплох, теперь он был готов.

– Отойдите, – сказал Андрес. Я убрала руку с его горла и повиновалась. – Что бы ни случилось, не выходите за пределы круга, – добавил он своим низким голосом и широко раскинул руки ладонями вверх.

Я кивнула. Он объяснил и это: круг черпает свою силу из наших желаний и молитв, которые Андрес должен читать одну за одной, – непрерывно, постоянно. Круг сам по себе был проходом. Путем.

Для того чтобы изгнать заразу – прочь из Сан-Исидро, прочь из Апана, туда, где это ждут.

Сверху донесся тихий гул, но Андрес заглушил его. Он закрыл глаза и принялся читать новую молитву – сиплые ноты, проявившиеся в этот момент в его голосе, сделались еще грубее.

Богатый тембр и слова, которые он произносил, проникали в мое тело, обвиваясь вокруг ребер и позвоночника, словно лозы и корни – крепкие, сильные, живучие. Хотя я и не понимала их значения, я чувствовала, как слова движутся, как становятся насыщеннее, притягательнее, как их сила устремляется к Андресу.