Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

Избиты ступни в кровь, рваньём прикрыто тело. Сума, как горб! Пожизненная ноша, грехами полнится. Кишит нетленным прахом возжаждавших возмездья мертвецов, испивших желчь мою сполна. Безумцев веры! Отдавших жизнь, шагнув навстречу чаше, наполненной божественных плодов.

Я убивал и лгал, служил монете. Не преклонив колен, повелевал. Так долго жил на этом бренном свете, что сам себя возвел на пьедестал. Храмовники — продажное отродье, хлебали пламя ада с рук моих. Вернее псов цепных служили, и для них, как для меня, пришел черед ответа.

Он чист был и невинен, как дитя. И тоже верен, но не мне, а Богу. Когда настало время проложить дорогу, он выбрал путь отличный от меня. Он цепь не признавал, а только слово. Смотрел на все не закрывая глаз, и доказал служением не раз, что в Истине нет цвета вороного.

Я сам всадил в него кинжал по рукоять. Хотел, пусть в смерти, чтобы пал он на колени, а он — душою и сердцем предан вере, как столб остался предо мной стоять. Не дрогнул, не упал, не сгинул, а только взгляд отвел, как руку от огня, в котором извиваясь и шипя, храмовников змеилась чешуя, владыку своего к ногам низринув.

Оставил нас двоих в живых огонь. Его не тронув, плоть мою изжог до крови. До крика о пощаде, до проклятой боли, мечом возмездия разрушившей меня. Он вымолил мне жизнь, без сна и смерти, ушел, не оглянувшись, не простив. Перед судом Всевышнего не отпустив ни одного греха убийце… Черти, визжа от радости, касались ран моих. Лакали боль, на части рвали душу, тянули в ад того, кто взят уж в плен. Но тщетно… Слово не нарушить. Мне обещаньем было: смерть принять с колен.

С тех самых пор скитаюсь я по свету. Послушник тьмы, что памятью избит. Чумой проклятой досуха испит, ни жив, ни мертв, почти бездушен, оставлен всеми, Богом позабыт…

* * *

Не знаю, что меня будит — мокрый снег, царапающий стекло, бьющий в глаза свет люстры или проклятый котяра, ворочающийся в ногах. А может, проснувшийся в утробе голодный зверь. Последние несколько суток я сурово ограничивал его, держа на голодном пайке, заставляя тело и голову работать на результат, а Шамана беспомощно скалить клыки, и крепкое спиртное, щедро выплеснутое в пустой желудок, слишком быстро ударило в голову, лишь на время притупив голод и заставив зверя забыться.

Когда я последний раз ел? Кажется, еще в самолете, если можно назвать полноценным обедом чашку растворимого кофе и разогретый мятый чизкейк. Бортовой паек на поверку оказался безвкусной дрянью, не имеющей ничего общего с заявленным компанией-перевозчиком дорогим блюдом, не оставалось ничего другого, как отказаться от него, залив желудок горькой бурдой.

Итак, я просыпаюсь и опускаю ноги на пол. Сгоняю прочь кота. Во рту сухо, в глазах резь, в висках шумным потоком пульсирует кровь. «Пить!» — осеняет меня первая трезвая мысль и заставляет встать на ноги. «Что за черт?» — внезапно осеняет вопросом вторая, едва я делаю шаг к двери и случайно натыкаюсь взглядом на сложенную в ногах кровати чужую одежду.

Что-то смутно — беспокойное всплывает в голове при виде вязаного свитера и джинсовых брюк, сиротливо приткнувшихся у самой стены. Какое-то неясное воспоминание, связанное с моей гостьей. Чувство, словно я упустил из рук что-то важное и теперь страшно зол на себя. Но вот что, я вспомнить не могу. Странно. Я стряхиваю беспокойство ладонью с лица и распахиваю дверь спальни. Вхожу в гостиную и тут же останавливаюсь на пороге, упершись удивленным взглядом в знакомую девичью фигурку, пробравшуюся под уютную сень настольного абажура.

Воробышек. Она сидит за широким письменным столом, забравшись с ногами на стул, и тихо стучит пальчиками по клавиатуре старенького ноутбука, уткнувшись носом в яркий экран и подперев подбородок кулачком. На ней мягкий халат нежно — голубого цвета и теплые белые носки с синим скандинавским узором. Светлые волосы сейчас распущены, пожалуй, я впервые вижу насколько они длинные, и мягкими кудряшками спадают ниже лопаток к талии, свиваясь в колечки на концах. Словно почувствовав мой взгляд, Воробышек запускает под волосы руку и плавным движением перебрасывает их на плечо. Заправляет, чему-то улыбнувшись, непослушную прядку за ухо и склоняет щеку на ладонь, обнажив передо мной шею.

Ее шея такая же хрупкая и нежная, как тонкие полупрозрачные запястья с бьющимися жилками вен — я до сих пор помню их в своих руках. Их так легко сломать, что от одной мысли об этом становится не по себе от той жестокости, в которой я много лет жил. А можно за них сломать мир. Без сожаления, до основания, если он вдруг решит лишить тебя возможности еще раз почувствовать кожей их пульсирующее тепло. Я делаю к девушке бездумный шаг и вдруг громко чертыхаюсь, наткнувшись на вездесущего Домового, юркнувшего с писком под диван.

— Черт! — еще раз повторяю и вижу, как девушка вздрагивает и поворачивает голову. Заметив меня, сначала удивленно вскидывает брови, затем хмурится, а затем просто внимательно смотрит, ожидая дальнейшего действия с моей стороны, чуть склонив подбородок к плечу.

— Люков, — бросает быстрый взгляд на экран и спускает ноги на пол, поправляет на коленях вздернувшийся халат, когда я в течение минуты молча таращусь на нее, — сейчас почти четыре утра. Можешь ругаться, можешь меня выгонять, можешь метать молнии и топать ногами, но я все равно раньше половины шестого никуда не уйду. Так и знай! На улице холодно и темно, от тебя до общежития неблизкий свет, автобусы начнут ходить только к шести, так что будь человеком и потерпи меня до рассвета, а? Немного же осталось! И потом, — поджимает губы, встает со стула и туже запахивает на груди переходящий в капюшон ворот халата, — ты сам виноват, что я тут. Уж если прогонял, так хоть одеться бы дал. Не могла же я уйти вот так!

Я вслед за птичкой опускаю глаза и смотрю на ее голые колени, на красивую форму икр и аккуратные ступни. Она тут же смущается и обхватывает себя руками за плечи.

— А я прогонял? — спрашиваю, с трудом вспоминая события прошлого вечера.

— Еще как! — фыркает Воробышек, но вдруг, наткнувшись на мой недоуменный взгляд, теряется. — В-вообще-то, было дело, — признается нехотя.

— Зачем? — ровно интересуюсь я. Мне это действительно интересно. Уж не знаю по какой причине, но девчонка не вызывает во мне чувства раздражения и неприятия посторонней личности на своей территории, как это случается обычно. Скорее наоборот. Так зачем же мне понадобилось прогонять ее, да еще и без одежды? И довольно грубо, судя по ее словам. Это неожиданно и странно, и совсем не похоже на меня. На того, кто привык держаться с девушками более чем сдержанно.

— Ну, — отвечает птичка, потупившись куда-то в темный угол гостиной за моей спиной, — я сама виновата, наверно, — неуверенно пожимает плечом. — Нечего было тревожить тебя, когда ты спал. Но эти ужасные следы на коже: синяки и кровоподтеки… Словно кто-то избил тебя или волоком протащил под машиной… — она коротко смотрит на меня и обеспокоенно хмурит лоб, скользит недовольным взглядом по плечам. — В общем, я зашла в комнату, увидела их и не смогла сдержаться, чтобы не подойти и не посмотреть. Тебе это не понравилось, и ты… — Воробышек вздыхает и поднимает подбородок, смотрит мне прямо в глаза. — Ты меня прогнал. Зачем, это тебе лучше знать, Илья.