Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

Я убираю тарелки и снимаю с маленького чайника для заварки — низенького и пузатого, купленного братьями в соседнем магазине по моей просьбе, полотенце. Разливаю по чашкам мамин брусничный чай. Кладу каждому по три ложки сахара и намазываю для них один за другим шесть толстенных бутербродов: с маслом, с сыром и ветчиной. Конечно, они давно выросли и научились ухаживать за собой сами, но пока мальчишки в этом доме гости, а я, в некотором роде, принимающая сторона, я ухаживаю за ними с ностальгическим удовольствием, трепля поочередно рукой то одного, то другого по темной вихрастой макушке и заглядывая в такие родные, повзрослевшие отцовские глаза.

Дверь на кухню закрыта, за последний час Люков так и не заходит сюда, — сначала слышу за стеной, как включается душ, затем из гостиной доносится звук работающего телевизора, — так что я спокойно отвечаю, глядя, как братья уплетают с чаем бутерброды:

— Вань, он просто знакомый парень из универа, вот и все. Пожалуйста, не придумывай ничего глобального, хорошо? Что бы ни сказала Таня — та самая симпатичная девчонка, что проводила вас к дому и умчалась, между нами ничего нет.

— Угум, — неожиданно легко соглашается парнишка и согласно кивает. — Я так и понял. Ладно, Женька, нам пора, — говорит спустя какое-то время и лихо командует брату: — Поднимай поршни, Дань! Через полчаса последний рейсовый, а мы еще здесь! — после чего вместе с братом топает к двери.

За последний час на улице заметно стемнело, семь вечера, и в комнате темно, телевизор мерно вещает спортивные новости, и, пока мальчишки одеваются, Люкова не видно. Мне кажется странным, что он с дороги так и не зашел на кухню, но Илья парень взрослый, а потому дознаваться причины его отсутствия на самовольно занятой гостями территории, кажется не совсем уместным. Особенно для особы, пусть и не по своей воле, но слегка злоупотребившей гостеприимством хозяина.

Тесто на пирог отлично подошло, и, проводив братьев, я вновь юркаю на кухню и открываю банку собственноручно собранной и сваренной летом в варенье черники. У Люкова потрясающий духовой шкаф — с суперсовременной панелью управления и, как оказалось, девственно-новый, и я, подробно изучив обнаружившуюся внутри него инструкцию по использованию, с удовольствием ставлю в него пирог и принимаюсь за остальные дела в оставшийся для меня час времени.

Я мою посуду, тушу в сметане и зелени столь любимые мной свиные ребрышки (за эту мою страсть спасибо любимой бабуле, впрочем, как и за само угощение), нарезаю капустный салат и убираю за собой стол. Поставив испекшийся пирог под полотенце, выключаю свет, затворяю дверь кухни и пробираюсь через темную гостиную в спальню, где оставила вещи, стараясь не шуметь и не смотреть на диван. Уже достаточно поздно и пора уходить из квартиры, если не хочу оказаться в полночь на холодной декабрьской улице, и я стараюсь по возможности поспешить и не попасть хозяину на глаза.

Фух! Я захожу в спальню, закрываю за собой дверь и щелкаю выключателем. Едва я поворачиваюсь к окну, растягивая пояс халата, как замечаю отдернутую в сторону гардину и стоящую на подоконнике бутылку с остатками спиртного, которой еще пару часов назад там не было. «Виски» из всего написанного улавливаю я и тут же понимаю: Илья здесь. Вот дуреха! И с чего я решила, что он будет в гостиной, оставив за мной право на эту комнату, пока я нахожусь в его доме. Это его спальня, не моя, я не собиралась тут жить вечно, так стоит ли удивляться, что он лег в свою кровать, на свою подушку, предпочтя их дивану, не потрудившись даже, кажется, сменить после меня белье.

О Господи! Я так и застываю на месте от ужасной картины, открывшейся взгляду, едва оборачиваюсь и замечаю на кровати спящего парня.

Он лежит на животе, опустив голову на согнутый локоть правой руки, зарыв лицо в подушку, а его левый бок и крепкое предплечье, и часть обнаженной спины, которые хорошо видны, пугают меня проступившими на коже синюшными пятнами вспухших кровоподтеков.

Мне кажется, на Люкове нет живого места. На босых ногах Ильи свободные трикотажные брюки, одна из штанин высоко задралась к колену, и на длинной смуглой голени я также замечаю темный след от удара. Если всему виной возможная авария, почему-то решаю я, то неудивительно, что после того, как он остался жив, парень решил напиться. Случись нечто подобное с мамой или с братьями, я бы, наверно, умерла. Впрочем, мое сердце и сейчас пропускает несколько глухих ударов.

Не в силах оторвать взгляд от обнаженной спины, я подхожу ближе и, не особо задумываясь над тем, что делаю, наклоняюсь, осторожно касаюсь ее рукой, проверяя, не лгут ли мне глаза. Провожу пальцами по гладкой коже бицепса и отворачиваю, заглядывая за плечо, упавший на сжатую в кулак кисть руки край одеяла, верно гревшего меня последние несколько ночей…

Ох! Люков оборачивается так стремительно, что я не успеваю даже отпрянуть. Впивается рукой в запястье и крепко держит, оторвав плечи и голову от подушки, пока я пытаюсь за что-то ухватиться, чтобы попросту не упасть ему на грудь.

Это что-то никак не удается найти, и я беспомощно шарю ладонью в воздухе, теряю равновесие и падаю коленкой на постель. Вслед за требовательным движением руки Люкова, дернувшей мое запястье к себе, опускаюсь бедром на парня и почти сразу же чувствую, как рука Ильи, скользнув вдоль моей спины, уверенно ложится на край недлинного халата и ползет под тканью по голой ноге к ягодице. Подобравшись к трусикам, забирается большим пальцем под резинку и жадно проводит вдоль нее по коже…

Я так ошеломлена таким откровенным действием Люкова, что на миг теряюсь, позволяя его наглой руке своевольничать с моим телом. Я смотрю на парня, и мне кажется, что ему едва ли не все равно, кто перед ним. И что-то тянущее и горячее, что помимо воли зарождается в моем животе от нежданного мужского прикосновения, при этом понимании печально отступает. Прячется, так и не открывшись, в укромный уголок, оставив меня наедине с карими и пустыми, замутненными алкоголем и усталостью глазами.

— Илья, пожалуйста, не надо! — взмаливаюсь я в приблизившееся ко мне лицо и упираю ладонь в крепкое плечо. — Пожалуйста, я не хочу! — как можно тверже говорю, приготовившись бороться… но он тут же замирает.

Послушно отстраняется от меня, откидывается на подушку и убирает руку. Смаргивает с глаз невидимую пелену, запуская пальцы во влажные, упавшие на лицо волосы.

— В-воро-обышек, — произносит так тихо и обреченно, словно перед ним вместо желанного объекта, внезапно предстала унылая картина. — Черт, девочка, — хмурит взгляд и отворачивается, — ты играла с огнем. Уходи…

— Ну же, Воробышек! — произносит уверенней, когда я, сделав попятный шаг, вновь останавливаюсь и замираю на месте, не решаясь оставить его одного. — Черт! Да уходи же!

Он повторяет это несколько раз, неожиданно требовательно и зло, пока я все же не покидаю комнату и не оказываюсь за ее порогом. Все мои вещи — свитер, джинсы и даже сумка — остались в спальне, и я сердито закусываю губу, оглядывая темную гостиную. Решительно топаю к комоду, где до сих пор лежит справка от доктора Шибуева, и, включив верхний свет, внимательно рассматриваю документ.