Фамильный оберег. Камень любви - Ирина Мельникова

— В принципе, согласна, — улыбнулась Татьяна.

— Все, я вас понял, — Анатолий с притворным огорчением махнул рукой. — Сговорились! Куда уж мужчинам соваться? Мы — существа грубые, примитивные. Нас не ваяют. Нас топором вырубают. А женщина — создание воздушное, лишний штрих — непоправимая ошибка!

— Обиделся? — всплеснула руками Ева. — Я тебя не узнаю, дорогой!

— Я сам себя не узнаю! — усмехнулся Анатолий. И скомандовал: — Шагайте-ка на обед и бегом обратно! А мы здесь с Ольгой Львовной почаевничаем! Что-то мне весь аппетит отбило!

— Отправляешь на съедение нашему доблестному коллективу? — прищурилась Ева. — А как не отобьемся!

— Митяя на помощь позовете. Он у нас мастер рукопашного боя!

— Во как умело развел! — Ева всплеснула руками. — Ну если и Митяй не поможет, тогда будем кричать во все горло: «Караул!» Пошли! — кивнула она Татьяне. — А то все сметут, ничего не останется.

Они вышли из палатки. Митяй, развалившись на траве, курил и с блаженным видом щурился на солнце.

При их появлении он затушил окурок о камень и сообщил:

— В лагерь кто-то приехал. Ищут вроде Анатолия Георгиевича.

— Уже! — охнула Ева. — Пронюхали! — и накинулась на Митяя: — Почему раньше не сказал? Ждешь, когда в камералку завалятся?

— Так меня самого только что Люська предупредила. Кажется, жена его приехала. Думал, докурю и скажу.

— Холера! Раисы тут еще не хватало! — проворчала Ева и посмотрела на Татьяну. — Подожди, не уходи одна. Я Толика предупрежу, что его ненаглядная нарисовалась.

И, продолжая что-то сердито ворчать себе под нос, Ева вернулась в камералку.

Татьяна не стала ждать Еву и Анатолия. Зачем? Ему будет, наверно, неловко разговаривать в ее присутствии с женой, пусть даже с бывшей. Слегка задохнувшись от быстрого подъема — косогор на этот раз показался неожиданно крутым, а ступеньки — высокими, Татьяна очутилась на поляне. Экспедиционный люд в большинстве своем уже пообедал и разошелся, кто в тень палаток, кто — к реке. За столом оставались несколько человек. Татьяна заметила среди них Федора и Игоря Полежаева. Дендрохронолог сидел к ней спиной, напротив бригадира и что-то оживленно говорил, размахивая ложкой, как саблей. Федор слушал его с мрачным видом, отхлебывая чай из большой закопченной кружки.

Но все это Татьяна отметила мимоходом. Ее внимание привлекла машина, стоявшая на въезде в лагерь. Очень большая машина — черная, с серебристыми колпаками на колесах и множеством сверкающих деталей. Из ее салона доносился голос модной ныне певицы Ваенги, которая довольно агрессивно сообщала миру:

Снова стою одна,

Снова курю, мама, снова,

А вокруг тишина,

Взятая за основу…

Этот голос будто ножом разрезал пространство и был здесь абсолютно чужим, посторонним, ненужным, точно так же, как дорогая машина на фоне выгоревших палаток, длинного обеденного стола, накрытого простенькой клеенкой, загорелых физиономий и выцветших маек обитателей лагеря.

Татьяна поискала взглядом, где бы незаметно устроиться, чтобы не привлекать к себе внимания. Было неловко торчать посреди поляны, а за столом по-прежнему находились Игорь и Федор. Уж к ним-то она точно не собиралась подсаживаться. Возле палатки Анатолия она заметила шезлонг, который разложили для Бориса. Шезлонг стоял на довольно приличном расстоянии от входа, и она сразу оценила его расположение. Здесь она не будет маячить у всех на виду, зато лагерь и поляна видны как на ладони.

Недолго думая, Татьяна направилась к шезлонгу. И только потом поняла, что поступила опрометчиво. Спрашивается, с чего вдруг ее потянуло к командирской палатке? Но этот вопрос возник позже, а сейчас она опустилась в шезлонг, положила руки на колени и закрыла глаза. Думать ни о чем не хотелось, хотя где-то рядом находилась бывшая жена Анатолия, которая прикатила сюда на черной машине. Правда, мелькнула мысль, что дорогой внедорожник и мелкая кража из запасников музея как-то не очень совместимы. Но мысль мелькнула и пропала. Стоило Татьяне присесть, и мигом навалились и адская усталость, и невыносимая жара. Накрыла липкой простыней духота, и мухи — необычайно назойливые и кусачие — принялись атаковать открытые участки тела. Немного спасали легкий ветерок, дувший с реки, да тень от березы.

Анатолий и Ева не появлялись. Татьяна усмехнулась. Что-то не слишком спешил ее дорогой на встречу с бывшей возлюбленной. Она вновь посмотрела в сторону машины. В это время дверца открылась, и из салона вышел мужчина — невысокий, крепкий, в шортах и рубашке нараспашку. На обнаженной груди — золотая цепь, в руках — четки. Он лениво зевнул, потянулся, сплюнул и окинул взглядом лагерь — равнодушным, ничего не выражающим взглядом, затем отошел в тень машины и присел на траву. Дверца осталась открытой, но теперь уже чей-то сладкий баритон выводил на всю округу:

Когда солнце догорает,

Грусть, тоска меня съедает,

Не могу заснуть я без тебя…

Слова песни ее раздражали, мужчина с четками откровенно не нравился. Он напомнил ей Виктора, который тоже не расставался с четками и любил ходить в шортах и в расстегнутых на животе рубашках. Даже цепи — массивные, в палец толщиной — на коротких шеях смотрелись одинаково. Это сравнение ее совсем доконало. Всякое воспоминание о Викторе вызывало приступ тревоги и ничем не объяснимого беспокойства.

Тем временем Игорь и Федор поднялись из-за стола и направились к реке. Машину, которая стояла почти на тропе, они обошли по дуге, не удостоив взглядом внедорожник и его красного от жары хозяина. Впрочем, Татьяна уже отметила странное равнодушие экспедиционного люда. Обычно подобные машины мигом собирают вокруг себя кучку любителей поглазеть и подискутировать по поводу достоинств и недостатков иноземного чуда техники. Но здесь все, кто спускался к реке, обходили его стороной. То ли усталость сказывалась, то ли жара, то ли эта машина была тут не в новинку?

Федор и Игорь остановились на краю обрыва, уступая кому-то дорогу. Дендрохронолог продолжал что-то рассказывать, быстро и взволнованно, Федор, ссутулившись, молча внимал. Рубаха на спине у него была мокрой от пота. Татьяна досадливо поморщилась. Нашла себе наконец достойное занятие — рассматривать потных мужиков! Но тут ее внимание привлекли голоса, доносившиеся от реки. Вернее, голос. Высокий женский. Женщина смеялась, затем произнесла несколько слов и снова залилась смехом. Татьяна насторожилась. Голос был ей незнаком, кроме того, никто в лагере так звонко и вызывающе громко не хохотал. Обычно так заливаются девицы, желающие обратить на себя внимание — демонстративно и вместе с тем призывно, с многообещающими взглядами по сторонам.

Абсолютно непроизвольно Татьяна приподняла шезлонг и отодвинулась чуть дальше, чтобы не подумали, что она специально уселась вблизи палатки. Можно было бы, конечно, вскочить и убежать, но теперь она просто бы не успела ретироваться. Да и как бы выглядело ее бегство в глазах этой женщины, уже вступившей на тропинку? Тем более рядом с ней шла Людмила, а следом двигались два молодых человека. Один — подросток лет пятнадцати, а второй — постарше, с аккуратной русой бородкой и в темных очках. Подросток, несомненно, был сыном Анатолия. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять это. Темные, как смоль, волосы, широкие брови, синие глаза, только стрижка короткая. А походка и вовсе один в один…