Удар змеи - Александр Прозоров

— Нравится, боярин, нравится… — Андрей допил, подставил кубок под тонкое горло кувшина. — Думы вот только разные заботят. Поручений много.

Он отпил немного вина, снова взглянул в свиток. Присвистнул, отставил вино и просмотрел внимательней:

— Что же это такое, боярин. Ты откуда деньжищи такие взял? Это ведь выкуп тут проставлен, верно?

— А что такого, княже? — забеспокоился боярин. — Я с ханом торговался долго. Почитай, вдвое скостил.

— Вот, боярин Ушаков указан. Выкуп триста пятьдесят рублей! Разве же так можно?! Больше ста пятидесяти соглашаться никак нельзя. Отрок Нефедов — двести! Это же не всякий боярин таких денег стоит. Новик, новик, новик… Как они попались одной компанией? За зайцами без сабель решили поохотиться? Не стоят они двухсот рублей. А эти и вовсе от сохи: стрелец московский, стрелец тверской… А за них, как за родовитого князя, денег получить хотят!

— Тебе-то чего, Андрей Васильевич? — пожал плечами Василий Грязный. — Казна же платит, не тебе выкупать.

Этим рыжебородый боярин в татарском халате выдал про себя все! Попав из захудалой деревеньки в избранную тысячу, Васька оказался среди самых близких к государю ратников. Обогатился, обзавелся знакомыми, возгордился. Он не понимал, что вознесся не благодаря своим способностям, а лишь потому, что в избранных сотнях государь хотел раз и навсегда избавиться от обычая местничества, уж много раз губившего армию в кровавых сечах. Он упивался своим новым положением и, может статься, угодив в плен, сам же и похвастался, сколь ценная личность попала татарам в лапы. Однако при всем том он как был глухой, неотесанной деревенщиной, так им и остался. Для него Москва, царь, казна являлись чем-то сказочным, неописуемым и эфемерным, оторванным от земли и парящим под небесами лишь чуть-чуть ниже подошв Всевышнего. Он не понимал, что казна не бесконечна. И что каждый лишний рубль, отданный татарам в Крым, уже не станет тем фунтом пороха, который потребуется русской рати в смертном бою — зато станет той стрелой, что пробьет грудь его друга, его брата или отца. Что московское серебро и золото — это стрелецкие полки, пушки, это стены и крепостные башни. Отдавать все это врагу — преступление. Но коли уж приходится — отдать нужно как можно меньше.

Для Васьки Грязного же казна оставалась бездонным сундуком, из которого деньги можно доставать сколько хочешь и разбрасывать без счета. Столько лет при ханском дворе в доверии просидел — а ничего ни для государя, ни для Руси сделать, выведать, выторговать не смог. Зато халатом и отрезом на новые портки — разжился.

Зверев промотал свиток, заметил означенную боярином цену. Свою персону Грязный оценил аж в пятнадцать тысяч полновесных рублей. Насколько князь Сакульский слышал, именно такое тягло вносил в казну весь Новгород целиком. Один опричник получался равным налогам с целого города.

Это был тот редкий случай, когда Новгород понравился Андрею значительно больше, чем его нынешний собеседник.

— Хан ничего менять не станет, — забеспокоился боярин, явно прочитав что-то у Зверева во взгляде. — Там уж и подпись, и печать. Учтено все в разрядных книгах до копеечки.

— Что учтено, коли ничего татары по этой росписи не получили? — грозно поинтересовался князь. — И не получат за жадность свою безмерную!

— Хан, это… — Васька Грязный сверху потыкал указательным пальцем в свиток. — Там доля султанская определена. Большая. Четверть. Коли выкуп снизить, то и казна Сулеймана Великолепного серебра не получит. А он правитель суровый. Может и на кол посадить слугу нерадивого. За минувшие двадцать лет тут в Крыму аж пятеро ханов сменилось. Чуть султану не по нраву что — сразу р-раз, и другого присылает. Прежний же это… В немилость.

— Мне-то что? — пожал плечами Зверев. — Пусть хоть на кол Девлет-Гирея посадит, мне не жалко. Я даже помочь согласен. Коли крымским ханом меньше — так на Руси спокойнее.

Это предложение заставило боярина задуматься. Похоже, он не ожидал, что его покровитель может оказаться кому-то не по нраву. Но гость все равно мотнул головой:

— Не изменит ничего Гирей-хан в уговоре, не поступится. Подпись и печать есть, значит все.

— Передай, я хочу с ним поговорить.

— Он не станет! — твердо заявил боярин.

Теперь настала очередь задуматься Андрею. Он чувствовал, что боярин лжет, что при личном торге с ханом выбить дополнительную скидку наверняка получится. Но при всем том сделать ничего не мог. Иного выхода на здешнего правителя, кроме как через Грязного, у него не было, а тот организовывать встречу категорически не желал. Видать, успел преизрядно нахвастать своими возможностями и теперь стыдился продемонстрировать собственную никчемность. Кто его всерьез воспримет, коли им обговоренную и подписанную ханом грамоту русский посланник сразу рвет и нового уговора требует? Нет, Грязный его к хану не пустит. И что тогда?..

— Где, говоришь, наместник султана в Крыму сидит?

— Возле Балаклавы, в Кучук-Мускомском исаре, — напомнил боярин.

— Раз хан ничего изменить не может, придется ехать к наместнику.

— Верно-верно! — встрепенулся гость. — У него еще и списки из Гёзлёва быть должны. Из иных городов, мыслю, этим годом никто за Крым не ходил, откупаются. А Гёзлёв хоть и у моря, а степь округ. Оттуда ходят. Барас-Ахмет-паша поправить хана в силах. Обязательно поправит. Он ведь именем султана здесь правит. А хан Девлет-Гирей — от себя, согласно дозволения Сулеймана Великолепного.

— Я вижу, ты уважаешь османского султана, боярин? — поинтересовался Зверев.

— Я… — Грязный заметно смутился. — Здесь его все так называют, попробуй хоть букву недоговорить… Давай еще вина подолью, княже? Не грусти о думах своих. Молодой, знатный. Все исполнится!

Однако товарищеский дух из их беседы безнадежно выветрился. Не вдаваясь больше в долгие разговоры, они допили вино, и гость, вежливо распрощавшись, ушел. Причем явно без желания вернуться.

Андрей поднялся наверх, окликнул хозяина постоялого двора:

— Богдан, пообедать мне горячего чего сделай. Можно плов или хаш. И кофе. Кофе есть у тебя?

— Да, господин, — поклонился тот.

— Вот и хорошо. Кстати, холопы мои где, не знаешь?

— Прости, господин, не ведаю. Как до рассвета вышли, так не возвращались больше.

— Значит, голодными останутся. Как готово будет, приноси.

— Дык, княже, долго плов готовить-то. Может, пока суслика на вертеле запечь?

— Не нужно суслика, — отмахнулся Зверев. — Подожду. А вот кофе свари.

Выпив две чашки, Андрей поскучал у окна, обдумывая новые планы и ожидая обещанного плова. За минувшие сутки погода разительно переменилась. Небо заволокло низкими мрачными тучами, дышащими влагой, в окно дул довольно сильный ветер, несущий запах совсем недалекого моря. Однако ветер был теплый, а то и дело начинающий моросить дождь покрывал снежный наст глубокими оспинами, а местами размывал до самой травы.