Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк

Конечно, немного грустно, что меня не будет в рядах демонстрантов, но что поделать. Нужно и в такой день кому-то быть на заводе.

Сменившийся товарищ уходит, а я, доложившись дежурному по заводу, иду в цех.

Цех один из крупнейших и важнейших на заводе. В главном пролете стоят большие токарные, карусельные, фрезерные и сверлильные станки. Четверть пролета занимает разгонная яма и испытательный стенд. Рядом сборка машин. Но корпус достаточно большой, что тут хватит места для обмотки крупных статоров и якорей. В конце цеха у железнодорожного полотна хозяйство упаковщиков.

К центральному корпусу (пролету) примыкают десять мастерских, где идет пооперационная обработка частей машины. Готовые части поступают на сборку, которая является повивальной бабкой каждой машины. Сборщики устанавливают каждую машину на стенд, и уже испытанная, она получает путевку к заказчику.

Большую площадь занимает наш цех. В рабочие дни здесь стоит непрерывный шум. Шумят под крышей цеха краны, перебрасывающие детали. Напряженно гудят станки, вгрызаясь в металл. Грохочут кувалды слесарей. Звенит на стенде испытываемый ротор. Все это результат усилий семисот человек, работающих здесь.

При Сименсе-Шуккерте это был завод, а теперь один из цехов завода «Электросила» им. С. М. Кирова. Тут отзвенела моя комсомольская молодость. Тут обрела свое уверенное лицо спокойная зрелость. И тут, наверно, я прожил больше половины того, что отпущено мне природой.

А сегодня тут тишина и строгий порядок. Перед праздником шла генеральная уборка цеха. Блестят от свежей смазки станки. Многие покрашены заново. Цех, как невеста перед смотринами, принарядился и отдыхает. Не торопясь, шагаю по цеху и заглядываю в укромные уголки. Не остался ли где невыключенным мотор. Убрали ли после себя ремонтники тряпки. Да мало ли что. Но нет, всюду порядок и впереди восемь часов дежурства, за которые многое передумается.

Прошло тридцать лет, как я перешагнул проходную завода. Это хороший кусок жизни, отданный работе. Сколько за это время на заводе и вокруг него совершилось событий! Сколько ушло на вечный покой товарищей, работавших рядом.

Если раньше между цехами были пустыри, а в центре заводской территории даже небольшое озеро, то теперь на месте озера выстроен большой материальный склад и пустыри застроены огромными цехами. И теперь на заводе работает не четыре тысячи как в 1929 году, а двадцать тысяч. Если раньше завод стоял на Московском шоссе, а кругом были заболоченные поляны, то теперь это Московский проспект, протянувшийся в сторону Пулково на четыре километра и застроенный красивыми домами.

Этому центральному проспекту района сопутствуют проспекты и улицы, выросшие на месте пустырей. И всюду асфальт, газоны и великолепный парк Победы, посаженный после войны на месте городской свалки.

В общем, за «Электросилой» в сторону Пулково вырос целый город с развитой транспортной сетью (метро, трамвай, автобус, троллейбус), с несколькими гостиницами, кинотеатрами, институтами. Венчает проспект площадь Победы, на которой сооружен величественный памятник блокадному Ленинграду.

Выходит, мы стареем, а Московская застава молодеет. Это я говорю «застава», а молодые не признают застав. Нарвский, Невский, Московский район – вот и все. И никаких застав не признают. Новое поколение уже не помнит историю района, города, страны. Многие молодые поклоняются только деньгам, тряпкам и прочему вещизму, а на остальное им до лампочки. Время неумолимо движется вперед, и я вижу, как здорово постарел. Это даже не то определение. Просто я стал почти восьмидесятилетним стариком уже в стадии ископаемого предка. Вот такие думы рождаются в отдыхающем цеху.

Но я дежурю не один. Еще есть дежурный монтер Анатолий Вьюшин. Толя общительный человек. Оказывается, он воевал в 1941 году примерно в тех же местах, где и я, но только немного позднее и менее удачно, чем мы. Толя даже не знает, с какой дивизией и полком свела его судьба.

С маршевой ротой он пришел в какой-то лес, где находился, по-видимому, штаб полка. Их развели по подразделениям. Среди реденьких окопчиков на опушке леса Вьюшин вырыл и себе ямку. Все эти хождения и обустройство заняли почти всю ночь. Уже на востоке проклюнулась зорька, как Толя заснул. Он не знает, сколько спал, но проснулся от грохота разрыва немецких снарядов. А потом пошли фашистские танки, а за ними густо повалила немецкая пехота, которая как сумасшедшая орала и бешено строчила из автоматов.

У Вьюшина была одна обойма патрон. Он несколько раз выстрелил из винтовки. Танки и пехота фашистов неумолимо приближалась. Увидел, что несколько соседей-солдат поползли, и он за ними. А сзади резко бухали орудия немецких танков, и кричали фрицы. Ползущие солдаты поднялись и побежали вглубь леса. И он за ними. Так началась бродячая жизнь четырех солдат. Шум боя постепенно затихал – они углублялись в лес. Ориентировались по немецким самолетам, которые стаями шли в сторону Ленинграда. Через несколько дней к ним присоединились еще три товарища. Питались черникой, недозревшей брусникой. Несколько раз копали на покинутых землях картошку. В одном брошенном магазине нашли немного засохшего хлеба и сахара. В разных направлениях громыхали пушки. Несколько раз слышали гул проходящих танков. В небе шли и шли косяки фашистских самолетов на Ленинград.

В первых числах сентября вышли к большому населенному пункту. Это был пригород Ленинграда Детское Село (город Пушкин). Шли по спокойному городу и люди с удивлением смотрели на этих обросших щетиной солдат.

– Я увидел вывеску «Парикмахерская» и машинально зашел туда, – говорил Толя. – Сел в кресло и провалился, как в пропасть. Проснулся постриженным и побритым. Мастер отказался брать деньги за работу.

Вьюшин пристал к какой-то части. А семнадцатого сентября [немцы] заняли Пушкин. Толя Вьюшин воевал в разных частях Ленинградского фронта. Зимой 1942 года был ранен. Лежал в госпитале, где сестры носили ведрами воду из Фонтанки. Он исправил мотор у насоса, и госпиталь перестал испытывать водяной голод. Вообще Толя много сделал в госпитале по электрической части. Когда выздоровел, его не хотели отпускать, но он ушел на фронт. Через две недели был снова ранен и попал в старый госпиталь. Его встретили по-хорошему, как своего. Последний раз Вьюшин был ранен под Выборгом в 1944 году.

Оказывается, Вьюшин был вооружен канадской винтовкой, которые лежали на складах со времен Первой мировой войны. Это были тяжелые, неудобные драндулеты. Ими были вооружены и наши аэростатчики.

За воспоминаниями быстро проходит время. Около четырех часов нас сменяют другие товарищи.

В эти годы мои семейные дела становились все хуже и хуже. Мне вспоминаются первые письма, полученные от жены в конце 1944 года. Она писала: «Если мы встретимся, то жить будем иначе. Я поняла, как была не права до войны». Тогда она на меня тратила 30 слов в день, а теперь 10 в неделю. Так что она выполнила свое обещание жить по-другому.

И тут возник счастливый случай. В 1954 году началась организация коллективных садов. Я ухватился за это неизвестное дело. В тридцати километрах от Ленинграда заводу отвели участок земли. Земля была бросовая – песок вперемолку с камнями, – кое-где заболоченная. И в этих местах было царство мхов столетнего возраста. Росла на этой земле жалкая трава. Кое-где тощие кустики и бескровные осины и березки. Водоемов и дорог не было.