Мефодий Буслаев. Ошибка грифона - Дмитрий Емец

— Хорошая работенка! Непыльная и платят небось хорошо! — со знанием дела сказал Матвей. — По бла¬ту устроился?

Бруня смутился.

— Видите ли, Матвей, тут какая история… Моей гете однажды приснился сон… — издали начал он.

Багров махнул рукой. С утра слушать про тетю — это перебор.

— Давай начистоту! Чего тебе надо? От меня, в смысле?

Бруня перестал краснеть и перешел к официальной части. Матвей почувствовал, что парень не промах. Та-кому палец в рот нс клади. Поскромничает-поскром- ничает, поотнекивается, а потом руку по плечо сжует.

— Перепрошить перстень! — сказал Бруня. — Я хочу7, чтобы он выбрасывал как красные искры, так и зеленые! И при этом не перегорал. А то, знаете, кон¬фликт магий!

— Зачем тебе зеленые-то искры? Ты же из темного отделения. Добро потянуло делать? — поинтересовал¬ся Матвей.

Когда-то он действительно перепрошил перстень одному юному магу. Просто так, по дружбе, в минуту хорошего настроения. Маг кому-то проболтался, даль¬ше пошло по цепочке, и теперь темные маги валили к Матвею если не толпами, то с завидной ре1улярносгыо.

— Нет, — сказал Бруня. — Какое там добро? Поми-лосердствуйте!

— Тогда зачем?

Бруня опять засмущался:

— Э-э! Понимаете, тут какая штука! Если я красной искрой наколдую что-то, например велосипед, то его вскоре или утонят, или авария… В общем, не бывает без последствий. А если зеленой, то ничего…

— Ясно. Значит, тотального добра не будет! Ты меня утешил, а то, знаешь, я как-то беспокоился… Вдруг ты захочешь спасти человечество! — насмеш¬ливо сказал Матвей.

Бруня подпрыгивал от холода и терпеливо ждал, пока Багров закончит язвить и перейдет к делу. На но¬гах у Бруни были доро1ущие туфли из тонкой кожи. По сугробам в таких не походишь. Небось прождал с час на снегу и замерз.

— На пылесосе прилетел? — спросил Матвей.

Бруня замотал головой:

— Да нет, я это… на машине. Купил вот тут недавно.

— А почему не на пылесосе? Труба прохудилась?

Бруня смутился:

— Мне на работу7 потом, а я чешуей буду пахнуть.

— Правда? Из-за чешуи? — зевнул Багров. — А я ду-маю: тебе просто лень летать.

— Как? — пугливо переспросил Бруня.

— Так! — передразнил Багров. — Ты хочешь сидеть на двух стульях и медленно жиреть мозгами. И от до¬бра получать бонусы, и от зла, и даже от меня. Искор¬ки тебе, перстенек, непыльная работа! Через десять лег ты будешь как евин. Сможешь только хрюкать и улыбаться начальству.

Бруня пожал плечами, не то чтобы не соглашаясь или негодуя, а скорее уклоняясь от обсуждения не¬уютной темы.

— Ладно, — махнул рукой Багров. — Тебе ведь не это надо… Давай сюда кольцо!

Бруня с готовностью протянул ему свой перстень. Он был литой, с оттиснутой на печатке оленьей голо¬вой. В руках у Багрова перстень ало засветился, и под ногами у Матвея серым ковром зашевелились бесчис¬ленные тела мышей, кротов, червей и прочих живых существ, когда-то составивших эчу почву.

— Сильная штука! Откуда у тебя такой? — спросил Багров.

— Это дедушкин. Мой дедушка продал свой эйдос в обмен на вечную молодость…

— А, да-да! Я что-то 'такое слыша;]! Это твоего де-душку стражи мрака превратили в жировую ткань? Он теперь лежит в капсуле, в жидком кислороде. Говорят, десять миллиардов лет сможет так храниться! — вос-кликнул Матвей.

— Не десять, а только пять, — буркнул Бруня, от¬водя взгляд.

Матвей сосредоточился на перстне. И чего все по-мешались на этой перепрошивке? Или само слово их привлекает? На деле же перстень не станет лучше. Разве что не перегорит и не раскалится от цепочки из двух-трех искр чужого цвета, как случилось бы с обычным. О побочных же эффектах обычно никто не задумывается…

Скользнув в магию перстня, Багров развел ее по¬токи, увернулся от старого, почти испарившегося за¬щитного сглаза и нырнул во внутренние слои. Ага! Вот она, начиночка! Багров поставил предохранитель, безопасно замкнув через него потоки магии. По сути, работа была уже закончена, перстень перепрошит, но вес же Матвей на минуту задержался. Осмотрелся, прикидывая, что еще можно сделать, и слегка наслаж¬даясь своим профессионализмом.

Небрежным движением пальца скопировал с пер¬стня все встроенные черномагические заклинания, расположение коридоров Тибидохса и вообще весь архив деяний кольца, навеки оттиснувшийся на его ментальном поле. Архив оказался неожиданно боль¬шим, так как включал нс только все заклинания само¬го перстня, но и отражение всех заклинаний, произ¬несенных кем-то другим где-то рядом начиная с его изготовления в 1688 году.

Особой нужды в копировании архива Матвей не испытывал, но все же пусть будет. Никогда не зна¬ешь, когда и что пригодится. Можно было уже и вы¬ныривать, но Багров медлил. Справа от него, похожее па огромный ртутный шар, вздрагивало хранилище силы. Оно выбрасывало серебристые молнии, кото¬рые, отрываясь, сразу втягивались обратно. Вот она — начальная энергия перстня, дающая силу всем его за¬клинаниям! Мощная штука! Таким перстнем можно луну расколошматить, а хозяин небось использует его, чтобы сводить прыщи и нравиться девушкам.

Багров заинтересовался, что стало основой этой энергии. Первохаос? Искаженный эйдос? Артефакт? Заглядывать в хранилище силы ни в коем случае не следовало, но все же Багров не удержался и, шагнув к шару, осторожно приблизил к нему лицо. Сквозь про-зрачные стенки видны были метавшиеся тени. Каза¬лось, они пытаются вырваться, но не могут. На Мат¬вея дохнуло лишенным очертаний страхом — немым, жутким, сосущим страхом, от которого перехваты ва- ло дыхание и в голове не оставалось ни одной мыс¬ли. Силу перстшо давала заточенная частица Нижнего Тартара.

Матвей торопливо отпрянул, но очередная сере¬бристая молния, оторвавшаяся от шара, ударила его в грудь и, точно жабий язык, захвативший муху, затяну¬ла внутрь.

И сразу исчезло время, расступилось простран¬ство. Багров провалился в черный испепеляющий огонь, пожирающий себя в абсолютной пустоте. Здесь он не видел уже ничего, но и не видя распоз¬навал рядом миллиарды людей и сотни тысяч стра¬жей, многие из которых даже не замечали друг друга. Тут царило всеобщее безумие. Почти каждый страдал и, страдая, пытался обрести забвение в той страсти, которой чаще всего предавался при жизни. Если не ощутить радость, то хотя бы заглушить боль. Беспо¬лезно. Боль не становилась меньше. Но все равно в слепом отчаянии люди и стражи повторяли одно и то же. точно пьяный, который, едва очнувшись утром, снова начинает’ пить и получает от этого все меньше радости. Вскоре он пьет лишь для того, чтобы заглу¬шить боль стремительно разрушающегося тела. Здесь же не было и забвения, а лишь бесконечные попыт¬ки его обрести. Одна мечта здесь владела всеми. По¬терять всякие очертания личности. Раствориться. Не существовать.