Клеопатра - Стейси Шифф

Сражение при Филиппах во многом оказалось битвой идей. Со свободой и демократией покончили, зато Цезарь был наконец отомщен. Антоний мог сбрить бороду, которую отращивал в знак скорби. В действительности у них с Октавианом не было ни одной реальной причины для вражды; оба сознательно искали повод для распри. Клеопатра, единолично и вполне успешно управлявшая своей страной, должно быть, недоумевала: почему бы римлянам не отказаться от игр во власть, которые обходятся всем так дорого, и не завести у себя нормальную монархию. Об этом говорил Дион: «Демократия хороша снаружи, но изнутри плоды ее горьки. У монархии не очень-то приятный вид, но людям при ней живется лучше всего. Проще найти одного порядочного человека, чем сразу многих».

В сорок втором году Октавиан и Антоний поделили между собой Средиземноморье, оставив Лепида ни с чем. Заключив договор, они разошлись в разные стороны. Антоний, старший из триумвиров, купался в лучах заслуженной славы. При Филиппах он обрел славу непобедимого воина, которая еще долго будет сопровождать его повсюду, наводя ужас на неприятеля. Выиграв битву, Марк Антоний отправился на восток наводить порядок и пополнять опустевшую казну. Октавиана, который почти месяц провалялся больным, унесли с поля боя в паланкине. Он поехал на запад поправлять здоровье. Пришло время распускать армию, платить солдатам и жаловать им землю. Судьба мира была в руках двух во всем противоположных людей: жестокого и мягкосердечного, расчетливого и простодушного, терпеливого и пылкого, а это означало, что гражданская война продлится до самой смерти Клеопатры. Будь по-другому, мы, возможно, никогда не узнали бы о царице Египта, которая готовилась — не в последнюю очередь благодаря Цицерону — сыграть написанную для нее роль.

Глава 6

Клеопатра не спешила следовать советам Деллия. На то у нее были веские причины. Ситуация была не простой, а на кону оказалось слишком многое. Царица несколько лет ловко маневрировала в бурном море римской политики и на этот раз не могла позволить себе ошибиться. Деллий ушел ни с чем, но ей все равно предстояло держать ответ. Не делая никаких заявлений о нейтралитете, Клеопатра тем не менее предпочла остаться в стороне, хотя Цезарионы нуждались в ее помощи. По сути, она поддержала убийц своего возлюбленного. Тому, что случилось, требовалось объяснение. Сама Клеопатра предпочла бы держаться от Марка Антония подальше, но положение колониальной царицы, «друга и союзника Рима» обязывало ее искать расположения победителя. Во власти Антония оказался весь Восток, в том числе и Египет. После победы при Филиппах казалось, что новому герою подвластно все. Его легионы маршировали по Азии, в Афинах его встречала восторженная толпа, в Эфесе его почитали как бога. Сорокадвухлетний широкоплечий герой с буйными кудрями отличался особой красотой, грубоватой и мужественной. Антоний остановился в Фарсале, пышной столице Киликии, что на юго-восточном побережье современной Турции. Туда, в цветущую долину, окруженную крутыми горами южной Азии, он призывал Клеопатру. Призывал снова и снова, но тщетно. Царица не спешила ответить на зов.

Что же это было: театральная пауза или передышка? Царица почти никогда не теряла самообладания, но ей порой требовалось немного времени, чтобы перевести дух. Возможно, настал как раз такой момент. Плутарх говорит, что Клеопатра держалась невозмутимо, даже когда имела все основания дрожать от страха. Ее промедление историк склонен считать тонкой стратегией. Клеопатра верила заверениям Деллия, но куда больше — самой себе. И не зря. «Перед Цезарем предстала юная девушка, неискушенная в вопросах политики, — пишет Плутарх, — тогда как Антонию предстояло увидеть женщину в зените красоты и силы». «Ее красота расцвела ободряюще поздно, — замечает проницательный летописец, — а ум удручающе рано» (Клеопатре не было и тридцати). «Она знала себе цену и ведала силу своих чар», а потому колебалась не от страха и решилась не потому, что вдруг преодолела робость. Царица то и дело получала послания от Антония и его приближенных, но «вела себя так, будто их не было». Наконец она, как пишет Плутарх, «будто в издевку», отправилась в Рим сама. Это произошло в конце лета.

Внешне сохраняя горделивое спокойствие и демонстрируя презрение к опасностям, Клеопатра подошла к сборам с особой тщательностью, будто чувствовала, что ей предстоит покорить не только Марка Антония, но и весь мир. Разумеется, до нее долетало эхо восторженных криков в честь победителя при Филиппах. Куда бы он ни направился, повсюду его ждал ликующий народ. В Эфесе женщины встречали римлянина, одетые вакханками, а мужчины — сатирами и фавнами. Распевая дионисийские гимны под флейты и арфы, они торжественно провели гостя через украшенные цветочными гирляндами городские ворота. Антоний не успевал принимать приглашения от восточных правителей; вся Азия готова была склониться перед ним. Клеопатре было известно — от Деллия и не только от него, — что Марк Антоний проявляет к ней пристальный интерес. В ответ царице надлежало совершить нечто такое, чтобы оправдать ожидания Плутарха и достичь высот шекспировской трагедии. И она блестяще справилась со своей ролью. История человечества знает немало триумфальных въездов в онемевшие от изумления города: деревянного коня в Трою, Христа в Иерусалим, Бенджамина Франклина в Филадельфию, Генриха Четвертого, Чарльза Линдберга и Шарля де Голля в Париж, Говарда Картера в гробницу Тутанхамона, «Битлов» на шоу Эда Салливана… Появление Клеопатры в Эфесе было во всех смыслах ошеломляющим. Царице вновь пришлось преодолеть тысячу километров по Средиземному морю, причаливая на ночлег к скалистому левантийскому берегу. В устье Синда Клеопатра со свитой пересели в богато украшенные ладьи, чтобы пройти еще шестнадцать километров вверх по реке. Обычно царскую флотилию приводили в движение сто семьдесят гребцов, однако на этот раз их число решено было сократить на треть. За ладьями следовали суда, груженные припасами. Антураж путешествия был продуман до мелочей. Вся история Клеопатры развивается на грани легенды и были. В Фарсале правда и вымысел слились воедино.

В малограмотном мире внешние эффекты определяли очень многое. Клеопатра поднималась вверх по хрустальным речным водам, купаясь в цвете, звуках и ароматах. Правительница не нуждалась в магии: от ее ладьи с позолоченной кормой и пунцовыми парусами нельзя было отвести глаз. Римляне так не путешествовали. Весла ритмично опускались в воду и взмывали вверх, сверкая на солнце серебром. Их мерные взмахи задавали тон трубам, флейтам и лирам. Последние сомнения в божественной сущности Клеопатры растворились в речной дымке: «Царица возлежала под шитым золотом балдахином, прекрасная, будто сама Венера, а прелестные детишки, похожие на маленьких купидонов, обмахивали ее опахалами. Ладьей управляли юные девушки, одетые наядами и грациями. Над рекой струился запах драгоценных благовоний». Вот сцена, достойная самого Гомера.

Весть о царственной путешественнице обгоняла не только египетский кортеж, но и дивный аромат, источаемый ладьями. Вдоль берегов бирюзовой реки стали собираться толпы зевак. Когда ладьи подошли к Тарсу, местные жители бросились им навстречу, боясь пропустить удивительное зрелище. Город почти опустел, и Антоний, произносивший речь на рыночной площади, внезапно обнаружил, что его слушатели испарились. Клеопатра отправила римлянину послание — чудесное сочетание учтивости дипломата и надменности живой богини, — в котором сообщала, что «Венера спешит воссоединиться с Вакхом на благо всей Азии».