Дневник посла Додда - Уильям Додд

Четверг, 19 апреля. Сегодня я завтракал в Чикаго с Лео Уормсером и Максом Эпштейном, обсуждая с ними еврейский вопрос в Германии. Уормсер и Эпштейн рассказали, как им и их друзьям удалось успокоить своих единомышленников и предотвратить бурные демонстрации, которые готовились в Чикаго. Джеймс Герард не выступил с речью. Однако чикагские евреи возмущены и не намерены ослабить бойкот. Я рассказал о том, что месяц назад канцлер Германии приказал закрыть «Колумбия хауз», самую ужасную берлинскую тюрьму, и восстановил систему ордеров при арестах; затем я изложил свое мнение относительно того, как будут развиваться события в дальнейшем.

Пятница, 20 апреля. Вечером на публичном собрании в библиотеке Чикагского университета Карл Сэндберг – автор полного жизнеописания Авраама Линкольна, Ллойд Льюис – автор популярной биографии генерала Уильяма Т. Шермана, и я выступили с краткими речами, посвященными собранной Бартоном «Линкольниане». Было решено пригласить также губернатора штата Иллинойс Генри Хорнера, но я знал, что он не приедет, потому что в 1933 году я не раз критиковал его за то, что он своей властью губернатора не избавил Чикаго от оголтелого вымогателя – мэра. Памятуя об этом, я не сомневался, что губернатор Хорнер со своей стороны предоставит Сэндбергу и мне действовать самостоятельно.

Аудитория была очень широкая, и слушатели проявили большой интерес к дискуссии о Линкольне – самой откровенной, на какой мне когда-либо довелось побывать в Чикаго. Линкольна оценивали как человека большой души; занимая высокий пост, он порой не подозревал об интригах, которые плелись за его спиной. Все мы отдали Линкольну должное за его неуклонное стремление к одной великой цели: создать союз демократических штатов, такой, о каком мечтал и за какой боролся Джефферсон. Все поднимали вопрос о разумности некоторых наиболее важных его решений: в 1861 году он предпочел войну компромиссу, передав экономическую власть промышленникам и финансистам, что после начала войны, пожалуй, было уже неизбежно. Даже такие мнения были встречены сочувственно.

Суббота, 21 апреля. Я встал поздно, позавтракал со своими коллегами по университету и успел вернуться туда вовремя, чтобы произнести речь перед студентами и преподавателями факультета общественных наук. Эта речь и была главной целью моего приезда в университет. Около часа я разбирал современное состояние общественных наук: истории, экономики, политики, социологии. Основные мои положения сводились к следующему: все специалисты в этих областях должны в обязательном порядке изучать историю, причем курс истории, равно как и подготовительный курс философии, должны войти в число основных дисциплин; все кандидаты на соискание степени доктора наук обязаны владеть двумя иностранными языками, которые также необходимо включить в учебную программу; факультеты должны пользоваться правом самоуправления и участвовать в руководстве университетом. Собралось около четырехсот человек, и, мне кажется, все со мной согласились. Преподаватели и выпускники были единодушны и охвачены волнением, которое я объяснил недавним вмешательством Хатчинса в факультетские дела, что было нарушением традиционного принципа самоуправления. Профессор А. К. Маклафлин, Шмитт, все мои старые друзья и даже противники горячо поддержали меня. Как и вчера, ректора Хатчинса не было.

Понедельник, 23 апреля. Сегодня я пешком пошел на Норт Стэйтстрит, чтобы позавтракать у миссис Келлогг Фэйрбэнк, где мне предложили неизменный коктейль, который вынуждены пить в Соединенных Штатах светские люди, чтобы не прослыть старомодными. После церемонии питья коктейля, которая кое-кому из гостей, видимо, и в самом деле доставила удовольствие, нам подали превосходный завтрак, причем все гости, кроме меня, ругали «новый курс» Рузвельта и весь его кабинет, особенно Икеса, Уоллеса и «мозговой трест». Я спросил, какую политику они могли бы предложить взамен, и получил следующий ответ: мы должны вернуться к золотому паритету, свободному финансированию и свободному предпринимательству. Такая политика кажется мне совершенно нереальной, – она всюду потерпела неудачу, и особенно в Чикаго. Германские дела обсуждались гораздо свободнее, чем, на мой взгляд, следовало бы, но все обещали не предавать этот разговор огласке.

Воскресенье, 29 апреля. Сегодня я ездил в Фукэй Спрингс, где в маленьком скромном домике живет мой отец, которому в ноябре исполнится восемьдесят семь лет. Часа два мы предавались семейным воспоминаниям и очень мало говорили о Берлине. Потом я поехал к мистеру Дэниелсу. Он живет в великолепном доме, который очень уж роскошен для его небольшого состояния и будет слишком дорог для его детей, когда он умрет. Мы поговорили о делах в государственном департаменте и о либеральной политике Хэлла.

Среда, 2 мая. Отдав все необходимые распоряжения на ферме и пообедав пораньше, я вернулся в Вашингтон. Здесь я остановился в клубе «Космос», а в 8 часов поехал в отель «Мэйфлауэр», где Роуперы устроили официальный обед на пятьдесят две персоны в общепринятом дипломатическом стиле. Присутствовали многие выдающиеся деятели современной Америки, среди них почетные гости – мистер и миссис Джозефус Дэниелс, а также Джесси Джоунс из Федеральной корпорации по реконструкции финансовой системы5, Уильям Филлипс из государственного департамента, десятка два сенаторов и членов палаты представителей. Как обычно, я не услышал ничего интересного, кроме, пожалуй, признания члена палаты представителей Сола Блума из Нью-Йорка в своих симпатиях к Муссолини и его сообщения о прорузвельтовских настроениях его избирателей-республиканцев, которые возмутились, когда Сол Блум проголосовал против вето, наложенного президентом на билль о субсидиях.

Четверг, 3 мая. Сегодня утром я побывал у государственного секретаря Хэлла, у Дерна и Свэнсона, а в половине первого посетил президента, чтобы попрощаться с ним и пригласить его выступить с речью перед ежегодным собранием Американской ассоциации историков, которое состоится в декабре в Вашингтоне; я буду председательствовать на этом собрании и сделаю ежегодный доклад. Рузвельт принял приглашение и заметил, что двадцать лет назад уже имел случай выступить перед членами Ассоциации в Чарлстоне. После этого мы поговорили о том, что Соединенные Штаты, возможно, будут бойкотировать всякую страну, которая предпримет вооруженное вторжение на территорию другого суверенного государства, а также о смысле тарифных ограничений, которые в то время обсуждались в сенате.

Президент попросил меня неофициально передать привет Гитлеру, но ни в коем случае не выражать одобрения его политике.

Я попрощался с президентом, пожелал ему всего наилучшего и вернулся к себе на ферму.

Воскресенье, 6 мая. Сегодня выдался чудесный денек. Зеленеющие деревья и яблони в цвету очаровывают меня тем сильнее, что мне надо уезжать. Стадо коров целый час паслось на лугу перед домом, пощипывая густую траву.

Понедельник, 7 мая. В девять часов мы с Флэйвом Кларком поехали на машине по горной дороге через Чарлстон, штат Западная Виргиния, в Фредерик, штат Мэриленд, где я купил кое-какие вещи, чтобы взять их с собой в Берлин. Мы доехали до Геттисберга, где я позавтракал в небольшом ресторанчике, хозяин которого не позволил Флэйву, очень красивому и милому негру, даже помыслить о том, чтобы поесть в главном зале. Ему пришлось идти на кухню с заднего крыльца, совсем как в Чарлстоне или Атланте6. Флэйв не стал жаловаться, и мы поехали дальше в Филадельфию, где я должен был встретиться со своим старым другом Коньерсом Ридом.