Дневник посла Додда - Уильям Додд

Я хотел таким образом предупредить приезд доктора Шахта, хотя он буквально рвется в Вашингтон. Хэллу и Рузвельту его присутствие весьма нежелательно.

Пятница, 1 июня. Сегодня утром у меня была короткая встреча с Нейратом по поводу нарушения немцами договора с Соединенными Штатами. Принимая мой письменный протест, министр чувствовал себя очень неловко и обещал через день или два дать ответ. Я заявил, что Германия не должна нарушать свои обязательства, если она не хочет вооружить против себя общественное мнение в Соединенных Штатах. Он спросил меня:

– Что же нам делать?

Германия ничего не экспортирует в США и пока довольствуется лишь обещаниями получить возможность экспорта в Данию и другие страны. У меня имелись доказательства серьезных нарушений договора: немцы ввезли большие партии свиного сала из Венгрии, тогда как поставки американских мясных промышленников в Германию резко сократились. Нейрат попросил у меня меморандум или какой-нибудь другой документ. Я сказал, что не могу сейчас удовлетворить его просьбу. Уходя, я почувствовал жалость к этому министру, который вынужден все время оправдывать передо мной действия, которые сам он решительно не одобряет. Он и государственный секретарь Хэлл принадлежат к одной и той же школе экономической и международной мысли.

Мы поехали на завтрак к доктору Шмитту. Это человек, который придерживается таких же убеждений, как и Нейрат. Речи Шмитта, широко публикуемые в немецких газетах, свидетельствуют о независимости его взглядов в той сфере, в которой протекает его деятельность. Мы сидели за круглым столом на живописной лужайке, кроме членов моей семьи со мной были еще сотрудники посольства Уайт и Флэк. После завтрака Шмитт отвел меня в сторону и, без устали расхаживая по лужайке, целый час говорил о бедственном положении Германии: страшная засуха, которая грозит голодом, полное отсутствие экспорта, резкая враждебность к немцам в Соединенных Штатах и Англии из-за преследований Гитлером евреев, протестантов и католиков. Как могут немцы вести переговоры о новом договоре с Соединенными Штатами при таком враждебном к ним отношении? Я слушал все это и при всякой возможности вставлял свое слово. Никогда еще мне не приходилось видеть, чтобы немецкий государственный деятель был в таком отчаянии. Я очень сочувствовал Шмитту, когда он снова и снова жаловался на безрассудную политику Гитлера.

Я намекнул ему, что если в Вашингтон будет послана делегация, он сам мог бы провести переговоры с большим успехом, чем другие германские деятели, которые теперь очень непопулярны в Вашингтоне и Нью-Йорке из-за своих действий в вопросе о долгах американским кредиторам. Шмитт сказал, что не может ехать наудачу, но готов поехать, если есть надежда добиться успеха. Он заинтересовался настолько, что попросил меня поговорить с Нейратом о возможности включения его в состав делегации, – подобные предложения уже делались время от времени немецкими либералами.

Суббота, 2 июня. Сегодня в Германии впервые по-настоящему ощущается засуха; деревья и поля пожелтели. Газеты пестрят сообщениями о засухе в Баварии, а также в Соединенных Штатах.

После целого дня напряженной работы мы поехали в Цецилиенгоф, резиденцию германского кронпринца – дворец с прекрасным парком близ Потсдама. Супруга кронпринца пригласила нас к чаю. Она – сестра королевы Дании, женщина весьма привлекательная и здравомыслящая, несчастная супруга беспутного старшего сына кайзера, в настоящее время высланного в Голландию.

Она была очень любезна. Мы провели в ее обществе минут двадцать, а потом, извинившись, удалились, чтобы не лишать других гостей чести посидеть с ней за столом. Вместе с нами были британский посол, только что вернувшийся из Англии, и его супруга. Мы немного поговорили с ними, познакомились с другими членами семьи кронпринца и уехали. Это было печальное посещение останков прошлого, и я все время вспоминал эпоху величия Гогенцоллернов в конце XIX и начале XX века.

Понедельник, 4 июня. Вчера я получил письмо от полковника Хауза, в котором он сообщает, что в двадцатых числах мая к нему заходил агент или друг Гитлера с предложением приехать в Германию и побеседовать с Гитлером о путях решения еврейского вопроса. Хауз отказался. На другой день один из самых видных евреев в Соединенных Штатах, Сэмюэль Унтермайер, пришел к Хаузу и, хотя он не соглашался на какие-либо определенные политические шаги, предложил ему, чтобы я начал переговоры исключительно личного характера, с целью смягчить позицию Гитлера. Оба они, Хауз и Унтермайер, убеждены, что если это мне удастся, американские евреи ослабят свой бойкот. Такой шаг вызван ростом антисемитизма в США, о чем судья Джулиан Мак говорил 9 мая в Нью-Йорке. Даже Рузвельт подвергся сильным нападкам, после того как назначил нескольких евреев на государственные посты.

Сегодня утром я поехал на дом к Нейрату, прочел ему с глазу на глаз письмо Хауза и предложил, чтобы он попытался выяснить у Гитлера, на что мы можем рассчитывать. Он обещал повидать Гитлера, как только канцлер вернется в свою резиденцию, причем доктор Шахт и доктор Шмитт должны поддержать его в этом деле. Он сказал, что прежде всего нужно поставить на место Штрейхера, этого неистового нюрнбержца, который не прекращает агитации, а также Геббельса. Я предложил, чтобы кто-нибудь из нацистских вождей выступил с речью и призвал к терпимости. Если это возможно, я буду телеграфировать Хаузу. Пробыв у Нейрата всего лишь семь минут, я вернулся в посольство.

Вторник, 5 июня. Приехал французский посол и сказал, что из Женевы ему сообщили о моей беседе с Нейратом 28 мая с целью склонить немцев уступить женевским требованиям и возобновить переговоры о разоружении. Я повторил ему, что, по-моему, все ведут себя сейчас крайне глупо, и еще раз высказал предположение, что Германия пойдет навстречу, если Франция сделает действительную, пусть даже небольшую, уступку. Он, по-видимому, до известной степени согласен со мной. Интересно, пересказал ли ему Норман Дэвис содержание моего конфиденциального письма от 29 мая?

Среда, 6 июня. В полдень я поехал к французскому послу, чтобы узнать, нет ли свежих новостей из Женевы. Новостей не оказалось, но посол намерен повидать Нейрата и поговорить с ним о возможных уступках со стороны Германии, при условии, что Франция со своей стороны тоже пойдет на уступки. Если он узнает что-нибудь заслуживающее внимания, то непременно даст мне знать. Около шести часов пришел молодой Арман Берар, личный секретарь посла, и сообщил, что переговоры в Женеве ничуть не продвинулись вперед. Берар сказал:

– В Париже все очень обеспокоены угрозой войны.

Я возразил на это:

– По-моему, Германия сейчас, после такого банкротства, не в состоянии развязать войну.

Четверг, 7 июня. Банта привел трех банкиров, которые хотели разузнать у меня все, что возможно. Они были встревожены. Один из них довольно резко критиковал Рузвельта, но я возразил ему, что руководители оппозиции сами не имеют никакой положительной программы. Тогда он стал обвинять Рузвельта в том, что тот окружил себя евреями, а потом сказал:

В Нью-Йорке назревает бунт. На Сэма Унтермайера, вероятно, будет совершено нападение.