Рожденные Смершем - Николай Николаевич Лузан

— значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, что страна наша велика и богата, населения много, хлеба будет всегда в избытке.

Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо, если не прекратим отступление, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без заводов, без железных дорог. Из этого следует, что пора кончать отступление. Ни шагу назад! Таким должен быть наш главный призыв!

Чего у нас не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину. Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца политработника должно являться требование: «Ни шагу назад!» без приказа вышестоящего командования. Единственной причиной ухода с позиции может быть только смерть!..»

До его издания оставалось двое суток. Но этих суток у Селивановского могло и не быть. Через несколько часов ему предстояло прибыть в Москву и предстать перед глазами разгневанного наркома Берии, обвинившего его ни много ни мало, а в паникерстве! Селивановский поднялся с кресла и прошелся по кабинету, ходьба успокоила разгулявшиеся нервы. Возвратившись к столу, он принялся за изучение последних донесений, поступивших из особых отделов, чтобы найти дополнительные аргументы в отношении Гордова для доклада Берии. Их Селивановский находил в последней шифровке Никифорова.

«…Гордов не пользуется авторитетом у подчиненных. Своими действиями дезорганизует управление войсками <…>»

«Так оно и есть! Ты все сделал правильно, Коля. Того, что произошло под Харьковом, не должно повториться. Иначе потеряем не только…»

Зуммер телефона ВЧ-связи прервал размышления Селивановского.

«Наверное, Абакумов», — подумал он, снял трубку и не ошибся, услышав хорошо знакомый голос руководителя военной контрразведки.

— Ну, Селивановский, и дурак же ты! Если своя башка не дорога, так о других подумай! Кто тебе дал право пулять свою писульку товарищу Сталину? Кто? Ты хоть соображаешь, что натворил? — распинал его Абакумов.

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, я готов ответить за каждое слово шифровки. Я готов понести…

— Он готов?! А пока отвечаю я! Только что нарком меня мордой по батарее возил! Говорит: у тебя не особисты, а анархисты! Что хотят, то и воротят! Кто тебе дал право меня и наркома посылать?! Кто?

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, я не хотел вас подставлять!..

— Чего?!..

— Я не хотел вас подставлять! Я отвечу за…

— Он ответит! Тоже мне адвокат нашелся!

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, ситуация на фронте критическая. Командующий Гордов не в состоянии взять ее под контроль. Его приказы дезорганизуют оборону и вносят…

— Да кто ты такой, чтобы давать такие оценки?! Кто? Я тебя спрашиваю? Кутузов? Суворов?

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, это не только моя, а и оценка подчиненных Гордова, — стоял на своем Селивановский. — У меня есть их показания, и они в один голос твердят: командующий не пользуется авторитетом, а своими действиями дезорганизует управление войсками.

— Да что ты заладил — «дезорганизует»! Он что, вредитель, предатель?

— Нет. Самодур, ни с кем и ни с чем не считается.

— И много у тебя таких показаний?

— Достаточно, в том числе генералов и офицеров штаба армии и фронта.

— Ладно, правдоруб, — сбавил тон Абакумов и уточнил: — Когда вылетаешь в Москву?

— С часу на час.

— Как только приземлишься, сразу ко мне.

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, а как быть с приказом наркома?

Абакумов задумался и после затянувшейся паузы спросил:

— Кто у тебя готовил шифровку?

— Майор Белоусов.

— Он как, язык за зубами держать умеет?

— Да.

— Возьми его с собой. Я пришлю за ним машину.

— Ясно! Есть!

— И обязательно прихвати показания военных на Гордова. Это твоя страховка.

— Я так и планировал, чтобы показать наркому.

— Не вздумай! Все, что можно, ты уже написал. Пусть Белоусов передаст их мне. Но об этом никому ни слова. Ты понял? — Так точно!

— И последнее, если хочешь сохранить свою безбашенную башку, при докладе наркому лишнего не болтать, прикуси язык, а там — куда кривая выведет.

— Понял, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга.

— Понял он. Эх, Коля, Коля, ну что тебе неймется, опять вылез.

— Так я же правду написал.

— Опять двадцать пять. Короче, не ерепенься перед наркомом, а с Гордовым есть кому и без тебя разбираться.

— Ясно!

— Ну раз ясно, то держись! — закончил разговор Абакумов. Селивановский с облегчением выдохнул, опустил трубку на аппарат, откинулся на спинку кресла и несколько минут оставался недвижим. Среди грозовых туч, сгустившихся над его головой, проглянул просвет. Абакумов не испугался гнева наркома, не отскочил в сторону и старался, как мог, смягчить удар. Селивановский снова и снова возвращался к разговору с ним, тщательно анализировал каждую произнесенную фразу, интонации в голосе и мысленно выстраивал предстоящий доклад у наркома. Стук в дверь отвлек его от этих мыслей. В кабинет вошел Белоусов и доложил о готовности самолета к вылету. Не мешкая, они выехали на аэродром. Фашистская авиация взяла «тайм-аут», и дорога заняла меньше двадцати минут.

Глубокой ночью 26 июля Селивановский и Белоусов заняли места в самолете и вылетели в Москву. Позади осталась полыхающая пожарищами линия фронта. В их багровых отблесках степь, изрезанная противотанковыми рвами и траншеями, напоминала тело человека, изуродованное шрамами. Самолет быстро набрал высоту, прошло несколько минут, и ночной мрак непроницаемым покрывалом укутал землю. Экипаж взял курс на север.

Свинцовая усталость и монотонный гул двигателей сморили Селивановского. Он забылся в коротком беспокойном сне и очнулся, когда самолет заходил на посадку. В утренней дымке промелькнули аэродромные постройки, эскадрилья истребителей, напоминающая стаю нахохлившихся птиц, и зенитная батарея, грозно нацелившаяся в небо стволами орудий. Промчавшись по посадочной полосе, самолет свернул на отдельную стоянку. Стрелок-радист