Дорога обратно - Андрей Дмитриев

…Хнов таял и растворялся в быстрых сумерках, усугубляя недостоверность своего существования, и Зоев не удивился, когда из сумеречного двора навстречу ему вынырнула мать Елизаветы и важно сообщила:

— Вас ожидает командование.

— Ведите, — в тон ей ответил Зоев и вскоре очутился в перевернутой вверх дном квартире, где среди разбросанных по полу вещей и бумаг щерились застежками распахнутые пустые чемоданы.

— Вы там не видели моих солдатиков? — растерянно спросил его хозяин квартиры, застегивая офицерский китель на широкой голой груди. Зазвонил телефон, хозяин квартиры схватил трубку, закричал в нее: — Где твои гаврики, Киселев? Времени в обрез, а у меня конь не валялся! — не дожидаясь ответа, вырвал с мясом провод из стены, повертел в руках телефонный аппарат и засунул его в чемодан.

— Вы хотели меня видеть, — напомнил Зоев о себе.

— Давно хотел, — подтвердил хозяин квартиры, одергивая на себе китель и отряхивая ладонью полковничьи погоны. — Я так и предполагал: если не на девятый, то уж на сороковой день ты приедешь обязательно… — Полковник разгреб хлам на подоконнике, достал из-под груды газет стопку папиросной бумаги и с сожалением протянул ее Зоеву. — Это твое… Он все собирался, но не успел тебе отправить. А я зато сохранил… Все думал: посидим мы с тобой, как приедешь, побеседуем с глазу на глаз, может, и пулю распишем. Вроде бы, чего лучше, вроде бы хорошо, вроде бы даже Новый год, а надо срочно сниматься с места. Лететь надо, товарищ писатель. Передислоцируют нас на юг, к черту на рога.

— Зачем? — с вежливым безразличием поинтересовался Зоев, перебирая осторожными пальцами сильно потрепанные полупрозрачные листы. Полковник посмотрел на него с удивлением и печалью.

— То есть как — зачем? — кротко ответил он. — Дыни будем кушать, кишмиш жрать, а глупостей и безобразий — их больше не будет. Потому что не до них будет… С наступающим тебя, товарищ Зоев.

Прощались с ним сдержанно и на ночь остаться не уговаривали. Лишь в последнюю минуту, когда Зоев бормотал последние дежурные пожелания и укутывал шею шарфом, Галина, дрогнув, сказала:

— Я все спросить хотела. Он, когда вам писал, — что обо мне писал?

— Ты кого спрашиваешь? — неожиданно зло прохрипела Елизавета. — Он его свихнул, — ты его спрашиваешь?

Галина покорно потупилась, мгновенно потеряла к Зоеву всякий интерес, так что врать ему не пришлось. До автобуса оставалось чуть меньше часа. По дороге на автовокзал Зоев зашел на переговорный пункт. Ленинград дали быстро.

— Бродяга, где ты спал? — рокотал голос Поморникова, прорываясь сквозь шумы. — Опять, что ли, у Марго? Неужели она еще жива, скажи на милость? Бери Марго, черт с ней, и бери такси. А то я тебя знаю, ты у нас рохля — то да се, и не успеешь к двенадцати!

— Я никак не успею к двенадцати. Я в Хнове, приеду утром.

— Повтори, где ты?

— В Хнове!

— Боже мой, он в Хнове!.. Мы все с ума посходили, Пальчина плачет, я даже пить не могу… Эх, дорогой ты мой, милый ты наш… — Голос Поморникова пропал, погребенный обвальным треском, на миг прорвался: — Ждем! — и потом пропал окончательно.

Елка в кадке вяло мигала белым, желтым и красным. Поднимался ветер. Одинокий «Икарус» разогревал мотор. Водитель спал, уронив голову на руль. Не просыпаясь, открыл Зоеву дверь… Свет из окон автовокзала косо падал в темный салон «Икаруса» и, взбиваемый миганием елочной гирлянды, мерно вздрагивал на неподвижных лицах пассажиров. Свет был слаб. Зоев достал рукопись из портфеля, приблизил ее к окну и, листая, поискал страницу поразборчивее. До боли напрягая глаза, прочел: «…Тот полет был недолгим. Грозовые дожди июня промыли небо перед вылетом, солнце замерло, как флаг, и, оторвавшись от бетонной полосы, затем набрав высоту и привыкнув к ней, капитан ощутил знакомое и единственное свое счастье». Автобус тронулся, свет поплыл, пропал. Зоев засунул рукопись в портфель и закрыл уставшие глаза. Было тепло, плавно покачивало, уютно гудел мотор… Засыпая, Зоев услышал далекий вой ветра. Вой близился, догонял и, догнав, перерос в небывалую бурю. Зоев в страхе открыл глаза. Пассажиры были спокойны. Автобус беспрепятственно шел по шоссе. Ровный снег слабо белел у обочин. Ясные звезды мерцали в небе, по которому неслись один за другим воющие и грохочущие красные огни… Зоев отвернулся от окна и принялся терпеливо ждать тишины.

Повесть

По тесным бульварам центра, по дымным проездам заводского района, по запыленным проспектам окраины автобус ползет к городской черте; долго ковыляет меж взрыхленных сухих полей; возле зверосовхоза избавляется от груды крикливых, распиравших его людских тел и, спасаясь от гнилого запаха норок, песцов и чернобурок, изнуренных рыбным кормом, летит, распахнутый и легкий, с разбойным ревом к горе… Высадив у горы последних пассажиров: старуху с сумкой на колесиках, мужчину в драповой куртке, женщину в черном плаще, он со вздохом сдвигает двери и, сделав медленный круг по гравию, нехотя отправляется в обратный путь.

Ветер рвет и рассеивает клочья сгоревшей солярки. Вновь пахнет рекой. Старуха тянет сумку к береговому бору в обход горы, от натуги ахает «ах, шайтан!», потом скрывается за горой — всхлипы колесиков тонут и растворяются в шуме сосен, в сварливом вороньем грае… Женщина в черном плаще поднимается на гору по каменистой отлогой тропе и не слышит ничего, кроме собственных шагов и тяжелого дыхания мужчины за своей спиной. Женщина думает о нем с неприязнью. Он не понравился ей с той минуты, как сел в автобус. Ей не понравилось его лицо — сонным своим и вместе с тем обиженным выражением. Не понравилось, как он стоял на переполненной передней площадке: зло расставив локти, выпятив острые кулаки, брезгливо подергивая углами белых губ в ответ на брань стиснутых друг другом пассажиров… Господи, почему этот неприятный идет за мной, когда вокруг никого, почему он так неприятно дышит мне в затылок?.. До кирпичной стены на горе, почти скрытой от глаз красным и бурым кустарником, остается чуть более двадцати шагов. Женщина спешит и считает шаги… Издав внезапный стон, распахиваются железные ворота в стене. Длинный, худой как дрын человек бежит женщине навстречу, его голая голова сверкает, огромные сапоги пылят, гремят по камням. Уступая ему дорогу, женщина сходит с тропы, но он останавливает бег. Больно хватает ее за локоть и, не глядя в глаза, бормочет властной, жалобной скороговоркой:

— Ты туда? И я туда, — пошли обратно со мной туда: мне нужен свидетель.

— Оставь ее, — негромко, но грозно произносит мужчина в драповой куртке. Человек в сапогах послушно отпускает локоть женщины, со слезливым укором бормочет «ну и сволочи» и, не оборачиваясь, продолжает свой бег с горы. — Вы их не слишком бойтесь, — мягко говорит мужчина в драповой куртке, глядя бегущему вслед.

— Кого — их?

— Человеков.

Он берет ее под руку, и она не противится. Они поднимаются к невысоким, распахнутым настежь воротам и, разом пригнувшись, шагают в их темный проем.