Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком - Вадим Долгов

То есть «рассуждения о весе доспехов» стали элементом вполне идеологических конструкций. Интуитивно это ощущали и учителя, и школьники, и, что важно, «деконструкторы первой волны». Поэтому пассажи о «тяжелой рыцарской коннице» поверглись критике в числе первых. Беглое сравнение комплектов конного воина Руси и ордена XIII в. показало, что существенной разницы в весе между ними быть не могло. Многие критики «официальной концепции» справедливо отмечали, что в Рыцарском зале Эрмитажа экспонируются доспехи более позднего времени. Кроме того, большая часть эрмитажных комплектов была предназначена не для битв, а для турниров. Ценным итогом этого этапа деконструкции можно считать понимание того несомненного факта, что сам по себе вес доспехов не мог сыграть решающей роли в поражении рыцарского воинства.

Однако вопрос о доспехах, в которых вышли на лед Чудского озера враждующие стороны, все-таки не лишен занимательности. Утверждение о полном равенстве вооружений неверно, как всякое упрощение. XIII в. – это время, когда в развитии оборонительного вооружения отчетливо начинает проявляться тенденция к утяжелению как в Западной Европе, так и на Руси. Вместе с тем и у рыцарей, и у русских конных витязей основой защитного вооружения в XIII в. продолжали оставаться кольчуги. Однако кольчуги эти имели разный покрой. На Руси это была «кольчужная рубаха», которая прикрывала тело от шеи и максимум до половины бедер. У рыцарей комплект был основательней. А.Н. Кирпичников пишет: «Необходимость дополнительной защиты рук и ног, а также коня в XII в. еще не стала всеобщей. Кольчуги с длинными рукавами, кольчужные чулки и перчатки, налокотники, наколенники, поножи и кинжалы, появившиеся на Западе в XII–XIII вв., на Руси вплоть до середины XIII в., по-видимому, не получили заметного распространения. В русских землях вообще пока неизвестны такие принадлежности западноевропейского рыцарского вооружения, как кольчужные капюшоны, соединенные в одно целое с кольчугой, кольчужные штаны, металлическое прикрытие обуви, горшковидные шлемы. Одной из важнейших причин, вызвавших неприятие или медленное распространение всех этих предметов, было отсутствие тактической необходимости в их использовании. Все эти изделия, представленные в ратном уборе западного рыцаря, сделали бы его русского современника слишком неповоротливым и превратили бы в верную мишень для степного всадника»[184].

Таким образом, объективно комплект рыцарского вооружения в начале XIII в. был действительно тяжелее комплекта русского воина. Хотя, конечно, не настолько, чтобы эта разница стала решающей для возможности провалиться под лед.

То есть в стандартной «школьной» версии Ледового побоища есть некоторые сомнительные детали. Однако нужно обратить внимание на то, что сомнительными остаются именно детали, не дающие основы для тотальной дискредитации данных исторических источников, которую производит в своей работе Дж. Феннел[185].

В качестве критерия оценки он использует количество погибших, что уже само по себе странно, поскольку сложно ожидать от хронистов и летописцев точных и объективных данных о количестве жертв как в своих рядах, так и в рядах противника. Свои потери почти всегда преуменьшаются, потери противника – преувеличиваются. И нет никакого постоянного коэффициента, по которому бы можно было подойти к определению реальных цифр. Поэтому всякая арифметика в этом деле выглядит весьма наивно.

Кроме того, даже если рассуждать в рамках этой небезупречной логики и полностью доверять только немецким источникам, цифры все равно получаются достаточно весомые. Рифмованная хроника указывает, что в ходе Ледового побоища были убиты двадцать рыцарей и шесть взяты в плен. Хроника Тевтонского ордена (XV в.) указывает суммарные потери при освобождении Александром Пскова и Ледовом побоище (события эти происходили последовательно и были составными частями одного похода новгородского войска) – семьдесят ливонских рыцарей[186]. Если исходить из того, что сам Феннел считал число рыцарей в обоих орденах (Тевтонском и Ливонском) в этот момент равным примерно сотне[187], то потери могут быть названы как минимум внушительными.

Если же перейти от количественных критериев к качественным и проанализировать тексты письменных источников с точки зрения их оценок произошедшего, то ситуация выглядит существенно проще. И в Старшей ливонской рифмованной хронике, и в Новгородской первой летописи событие это представлено как весьма значительное: трагичное для рыцарей и радостное для новгородцев.

Как всегда, забавную «деконструкцию нарратива», касающегося Ледового побоища, предложил уже упоминавшийся на страницах книги А.Н. Нестеренко. Вполне добросовестное «ученое сомнение» исследователей скептического направления, попадая в голову этому альтернативному автору, движется как пуля со смещенным центром и всегда находит интересную «точку выхода». По мнению Нестренко, Ледовое побоище окружено небывалым количеством разнообразных «мифов» (то есть, в терминологии этого автора, заведомо ложных историй, существующих как результат некоего исторического «заговора»).

«Миф» первый – Ливонский орден. По мнению Нестеренко, он не существовал. Поскольку утверждение это никак не обосновано, то ответить можно просто: нет, орден существовал. Как уже было сказано, он образовался путем вхождения ордена меченосцев в Тевтонский орден на правах отдельного ландмейстерства, пользовавшегося автономией. Именно это образование и принято именовать Ливонским орденом, причем не только в отечественной историографии[188].

Далее следует традиционная для Нестеренко и прочих любителей альтернативы паралогическая конструкция: если о некоем событии не говорится в каком-либо источнике, значит, события не было.

В данном случае Нестеренко ссылается на «Хронику Пруссии» Петра из Дусбурга. Вообще, согласно методологическим принципам самого Нестеренко, на эту хронику ему ссылаться никак нельзя, ведь древнейший ее список относится к XVI в. Но в данном случае это его почему-то не смущает. Самое главное – в ней о Ледовом побоище нет ни слова. Следовательно, по мнению Нестеренко, Ливонская рифмованная хроника и Новгородская первая летопись содержат недостоверную информацию.

В данном случае мы имеем дело не только с альтернативной историей, но и с альтернативной логикой. Сведений о Ледовом побоище много где нет: не упоминают о нем французские анналы, ничего не писали индейцы майя, молчат и китайские хронисты. И что это значит? На каком основании подозревать в подлоге автора Ливонской рифмованной хроники, описавшего малоприятное для него событие – поражение рыцарей? Каким образом немецкий хронист и русский летописец смогли одинаково, хотя и с противоположных позиций, описать событие, которого не было? В конце концов, почему о событиях, произошедших в Ливонии, должна повествовать не «Ливонская хроника», а «Хроника Пруссии»?