Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Ольга Александровна Палатникова

XIV. Есть в нём граничащая с ортодоксальностью преданность русской классике. Толстому. Толстого, по-моему, он вообще очень любил. Это и в «Отце Сергии» чувствуется. А с каким мастерством он читает закадровый текст в «Войне и мире»! У меня такое ощущение, что как только возникал за кадром голос Бондарчука, каждая сцена, даже каждый пейзажный план приобретали иной объём, духовно-размышленческий объём. Сила его актёрского проникновения в ткань толстовского повествования делает экранизацию «Войны и мира», с моей точки зрения, кинопроизведением православно-философским.

Для меня же всю картину он вообще был как бог.

…Впервые увидела себя на экране – шок! Пришли мы с Настей Вертинской в тон-ателье озвучивать нашу парную сцену: беременная княгиня Лиза Болконская сидит вся в нирване, вся в своём животике, а княжна Марья получила известие о смерти Андрея и колеблется: говорить – не говорить. Она сидит довольная, со своим пузиком, а я стою рядом и реву белугой. Мы были ужасно разочарованы: какой же глупой получилась эта сцена! Что, маленькая княгиня такая дура, если не замечает слёз Марьи? И еще: рядом с красивой Настей я как трёпаная ворона…

Приходит Бондарчук – и нам весело:

– Ну, как? Понравились себе?

Мы с Настей переглянулись, сели, приникли друг к другу головками – и в рёв. Он ахнул:

– Девочки! Да вы что! – И обращается уже ко мне. – Будут сцены, где ты красивая.

– При чём тут красивая – некрасивая, – всхлипываю, – я бездарная!

– Да объясните, наконец, в чём дело?

– Если она не замечает, что я плачу, значит, это плохо сыграно! Ведь она же не сумасшедшая!

– Лиза должна спросить: «Отчего ты плачешь, Мари?» – шмыгает носом Настя.

Сергей Фёдорович отнесся к нашим впечатлениям очень серьёзно:

– Хорошо, переснимем. – Ещё немножко подумал. – Нет, переснимать не будем. Мы сейчас от экрана не пойдём. Ты постарайся в голосе не выдавать, что плачешь.

– Как же? Ведь слёзы видны!

– А ты на них не обращай внимания.

Мы с Настей записали сцену, как сказал Сергей Фёдорович, и получилось! У Марьи нос краснеет, она плачет, но разговаривает с Лизой сдержанно – как бы глотает горе. А Лиза сосредоточена только на своем состоянии, вслушивается в себя, поэтому и не замечает ничего. В сцене появилось благородство, тонкий психологизм. Что и говорить: такого проницательного, такого свободного дарования, как Сергей Фёдорович, я на своём кинематографическом веку больше не встречала. Хотя у меня не так много работ в кино. Съёмки всегда тяжело давались. Я, можно сказать, однолюб, очень люблю театр. Ведь кино – как болезнь! Оно, конечно, калечит: берёт нас готовыми и подгоняет под определённый режиссёрский стереотип. А формирует нас театр. Но сыгранная в кино роль, тем более, если в её основе классический литературный образ, если она отрабатывалась во взаимодействии с режиссёром-творцом, навсегда остаётся частью твоей натуры, и достаточно любого предлога, чтобы она тут же явилась к жизни.

После «Войны и мира» прошло несколько лет. Снимаюсь на киностудии имени Горького, иду по коридору, навстречу – статный красавец в эсэсовском мундире – Вячеслав Тихонов. Отношения на картине у нас были славные, тёплые, с моей точки зрения, князя Андрея он сыграл очень достойно, хотя во время съёмок я не раз замечала, как он нервничает. И вдруг этот, в скором будущем всенародный любимец Штирлиц кидается ко мне с распростёртыми объятиями: «Сестричка! Душенька!»

Интересная, захватывающая работа, неважно, сколько пройдет лет, и что ты сыграешь впоследствии, она всё равно сидит во всех клеточках. Стоит мне вспомнить любую свою сцену из «Войны и мира»… например, маленький разговор Марьи с Пьером из четвёртой серии. Вот мы с Сергеем Фёдоровичем друг против друга, сквозь безуховские очки смотрит он на мою княжну Марью добрыми, участливыми глазами, склоняется к руке… И во мне происходит не просто всплеск памяти; я чувствую, как от этого воспоминания меняется моя пластика, я иначе слышу звуки, воспринимаю цвета, даже во рту другой привкус – сыгранным когда-то характером наполняется вся сенсорная система. От этого невозможно избавиться. Это становится составом тела, составом души навсегда.

Кира Головко,

народная артистка России

Снималась в фильмах: «Глинка», «Первоклассница», «Председатель», «Война и мир», «И был вечер, и было утро», «И на Тихом океане», «На всю оставшуюся жизнь», «Верой и правдой», «Борис Годунов» и в фильмах-спектаклях МХАТ: «На дне», «На всякого мудреца довольно простоты».

Абсолютно Мхатовский!

Шёл 1964 год… Звонок с «Мосфильма» раздался неожиданно; в трубке приятный женский голос:

– С вами хотел бы встретиться Сергей Фёдорович Бондарчук.

– По какому поводу?

– Он хотел бы вам предложить в картине «Война и мир» роль графини Ростовой. Вы могли бы приехать на студию?

– Конечно, могу! Могу… – Голос у меня задрожал, очень я разволновалась.

С Сергеем Фёдоровичем я знакома не была, но как киноактёра очень примечала. Несколько раз смотрела «Неоконченную повесть» (чудесный у них лирический дуэт с Элиной Быстрицкой), видела его великолепного Отелло и, конечно, пережила потрясение, посмотрев «Судьбу человека». Глаза его меня завораживали: пронзительные, всегда грустно-мрачные глаза, что бы он ни играл, какие бы реплики ни произносил с экрана…

Первая половина шестидесятых – безмерно тяжкое для меня время. В 1962 году не стало моего обожаемого мужа Арсения Григорьевича Головко. Это страшное горе, на всю жизнь. Мы прожили немного – тринадцать с половиной лет, для меня это как короткая, неповторимая сказка. Он человек был необыкновенный, необыкновенный в своей интеллигентности, хотя вышел из крестьянской семьи, и мама его была безграмотная. В начале 50-х адмирал Головко был назначен командующим Балтийским флотом, и я уехала вместе с ним. На сцене Калининградского драматического театра я сыграла 22 роли. Творчески мне было хорошо – труппа симпатичная. Правда, Арсений Григорьевич иногда горевал: «Я тебя увёз из Москвы, вот в кино не снимаешься»… В Москву мы вернулись в 1957 году. «Она стала провинциальна», – раздавались голоса некоторых знатных мхатовцев, однако в родной театр меня вновь приняли.

Именины в доме Ростовых.

Графиня – Кира Головко, граф – Виктор Степаницын, Марья Ахросимова – Елена Тяпкина

И вот после такого разбередившего душу звонка прихожу в театр, встречаю Пилявскую:

– Был бы жив Арсений Григорьевич, как бы он за меня порадовался: к Бондарчуку на графиню Ростову позвали. Правда, не уверена, что меня утвердят…

– Как тебя могут утвердить! – воскликнула красавица Зосенька (так я всегда звала Софью Станиславовну). – Ведь графа играет Станицын: сколько лет ему, и сколько тебе! Только