Тайный дневник Марии-Антуанетты - Кароли Эриксон

Аксель казался погруженным в размышления. Наконец он пожал плечами:

– Я люблю крестьян и восхищаюсь ими, я долго жил среди них. Собственно, с небольшими перерывами, я провел среди них целую жизнь. Они похожи на детей. Они бредут по жизни без руля и ветрил, слабые и невежественные, не способные подняться над себе подобными. Они не годятся ни на что, кроме тяжелого труда. Для большинства мужчин единственной отдушиной является алкоголь. Что касается женщин, то многие из них ищут утешение в религии.

– Перестаньте, Аксель, вы слишком уж пессимистично смотрите на вещи. Деревенская жизнь меняется даже здесь. Совершенствуются методы земледелия и скотоводства. Растут урожаи. Люди едят лучше и живут дольше. Если природа пойдет нам навстречу, да при хороших урожаях, мы увидим результаты прогресса еще при нашей жизни. Нация станет здоровее, окрепнет телом и духом. А пока что, дорогая моя, – обратился ко мне Густав, – вы можете пожертвовать свои жемчуга для бедных.

Я машинально потрогала мочки ушей. Действительно, на мне были жемчужные сережки, хотя и не самые лучшие.

– Разумеется, вам не нужно делать этого, – поспешил предостеречь меня Аксель. – Если вы так поступите, они поубивают друг друга, чтобы заполучить ваши серьги. Сами видите, бессмысленно и даже опасно метать бисер перед свиньями.

Я не стала спорить ни с королем, ни с Акселем. Но зато пообещала себе, что по возвращении в Версаль распоряжусь отправить немного денег шведским крестьянам. И прикажу удвоить количество хлеба, которое аббат Вермон раздает у ворот дворца.

27 ноября 1780 года.

Моя милая и любимая матушка умерла.

13 декабря 1780 года.

Я настолько раздавлена обрушившимся на меня горем, что не могу писать. Я смотрюсь в зеркало, и отражение в нем мне незнакомо. Кто эта женщина с измученным лицом, посеревшими щеками и грустными глазами? Смогу ли я когда-нибудь снова есть с аппетитом, вообще есть? Смогу ли думать, двигаться и находить удовольствие в чем-нибудь?

День за днем я сижу в своих темных комнатах. Окна завешены черным бархатом, и я не могу делать ничего, только плакать, читать Библию и возжигать свечи за упокой души матушки. Бедная Муслин плачет. Она не понимает, что со мной происходит.

Аббат Вермон приходит помолиться со мной, но я безутешна. Я читаю и перечитываю письма от Иосифа и Анны, в которых они описывают последние дни матушки. Она уже давно хотела умереть. Перед смертью она сама сшила себе похоронный саван белого шелка с вышитым императорским гербом.

Ах, если бы вместо того чтобы готовиться к собственным похоронам, она написала мне письмо! Если бы похвалила меня за то, как я борюсь с выпавшими на мою долю трудностями! Как бы я была рада этому последнему доказательству ее любви и одобрения!

25 декабря 1780 года.

Наступило очень печальное Рождество. Дворец по-прежнему погружен в траур по случаю кончины великой императрицы, и все наши обычные празднования проводятся очень скромно. Мы каждый день ходим к мессе, и я зажигаю свечку за упокой души матушки и повторяю молитвы вслед за аббатом Вермоном, который оказал мне неоценимую поддержку в горе.

Иногда я просто ничего не чувствую. Кажется, во мне умерли все чувства. Это ужасно.

4 января 1781 года.

Я пытаюсь заставить себя воплотить в жизнь проект, составленный еще до смерти матушки. Я решила, что не должна просто ограничиваться разговорами о бедственном положении крестьян. Я продам свою самую главную ценность, большой желтый бриллиант «Солнце Габсбургов», а вырученные деньги раздам беднейшим из бедных. Я распорядилась доставить бриллиант из дворцовой сокровищницы, где хранятся мои драгоценности.

Последние несколько дней меня преследует образ старого слепого солдата, которого мы с Акселем встретили в таверне в Швеции. Он захотел спеть для нас и сказал притом что-то вроде: «Это должна быть погребальная песнь». Неужели у него было предчувствие, что матушка умрет? Откуда он мог знать?

Желтая кошка, точнее кот, которого я привезла с собой из Швеции, быстро поправляется на густой сметане и конфетах. Он глух на одно ухо и лапа у него покалечена, но в остальном он вполне здоров. У матушки тоже была желтая кошка, которая всегда лежала у нее на столе. Кот напоминает мне о ней.

6 января 1781 года.

Я постепенно прихожу в себя после невосполнимой утраты. Я отправила Софи принести эссенцию цветков померанцевого дерева и эфир. Они нужны мне, чтобы успокоиться.

Случилось нечто ужасное, а я не знаю, к кому обратиться. Аксель далеко. Ах, если бы рядом оказался Иосиф! Но, думаю, я не рискнула бы признаться ему в случившемся. Мне страшно даже представить, что будет, если правда выйдет наружу.

Может быть, об этом не стоит писать и в дневнике. Но, по зрелом размышлении, тщательно обдумав этот вопрос, потягивая эссенцию цветков померанцевого дерева с эфиром, я, наконец, решила, что правду все-таки необходимо где-то изложить. И мой дневник подходит для этого лучше всего.

Я практически уверена в том, что пока я прошлым летом была в Швеции, Людовик взял из сокровищницы «Солнце Габсбургов» и заложил его богатому ростовщику из Женевы, с которым познакомился благодаря месье Некеру. Я узнала об этом, когда бриллиант доставили мне из подвалов дворца. Я вызвала к себе парижского ювелира, месье Кристофля, чтобы он оценил его, и ювелир сказал, что это не бриллиант, а всего лишь страз, подделка!

Поначалу я не могла в это поверить. Но когда принялась расспрашивать главного хранителя, то он, в конце концов, признался, что в июне прошлого года король приказал доставить ему «Солнце Габсбургов», которое потом не возвращал в сокровищницу более месяца. А то, что все-таки было возвращено в подвалы дворца, должно быть, и оказалось подделкой.

Я немедленно вызвала к себе Шамбертена, которому известно буквально все, что говорит или делает Людовик. Слуга признался, что управляющий Некер приводил на утренний прием к Людовику какого-то швейцарца и что впоследствии этому человеку был доставлен некий пакет под охраной.

Шамбертену можно доверять. Он никому не расскажет об этом. Я должна быть уверена в том, что никто из слуг ничего не узнает и даже не заподозрит. Если пойдут слухи о том, что Людовик заложил мой знаменитый бриллиант, это будет означать, что королевская казна пуста и что правительство не в состоянии выплатить гигантские займы, сделанные месье Некером, займы в миллионы франков. Это может быть расценено как завуалированное оскорбление Австрийской империи, что приведет в ярость моего брата Иосифа, который ныне правит ею в качестве императора. И тогда Людовик неизбежно окажется в самом центре шумного публичного скандала и его обвинят в воровстве.

Хотя на самом деле он вор, и я намерена сказать ему об этом в лицо.

9 января 1781 года.