Гамбит Маккабрея - Кирил Бонфильоли

— Похоже, вы положительно лучитесь весельем, — кисло произнес я.

— Ну, мистер Маккабрей, сказать вам правду, мне только что позвонил один китайский джентльмен — он не вполне работает на меня, но иногда подкармливает новостями, просто смеху ради, понимаете? — и сказал, что вы сидели у него на коленях примерно сорок минут спустя после вылета из Парижа, Франция.

— Неожиданная воздушная яма. Я отчитал кондюктёра — простите, пилёта — за неуклюжее вождение.

— Воздушная яма на высоте 30 000 футов? Ну да, еще бы. И номер с пассатижами — только не говорите мне, что вы испробовали старый трюк со смотровым лючком за унитазом. Что, правда? Нет, в самом деле?

Если бы я не знал, что чувства юмора за ним не водится, я бы решил, что он подавил смешок.

— Эй, — продолжал он, — а вы попробовали вещество после того, как его изъяли? Иными словами, там ведь действительно может оказаться зубной порошок, а?

— Оно могло им оказаться с самого начала, насколько мне известно.

— Хм? О. Да, разумно. Что ж, я бы вам советовал сейчас позвонить своей старушке и сделать в точности то, что она вам скажет. Кое-кто из наших ребят будет как бы всегда под рукой со свежими подгузниками, но вы их не увидите. И больше не звоните мне, пока не вернетесь в ВБ, если не случится ничего такого, с чем по правде не сможете справиться сами. ОК?

— Вы имеете в виду — вроде смерти?

— Ох, господи, нет, — серьезно ответил он. — Если ненароком умрете, звонить нам не нужно ни под каким видом: нам придется вас денонсировать, таково основное правило, верно?

— Верно, — подтвердил я с равной серьезностью. После чего сказал: — Я полагаю, вам не хотелось бы сообщать мне, в чем вообще дело?

— Верно, — ответил он. Я повесил трубку. И позвонил Иоанне.

— Дорогушечка! — возопила она, когда я доложил ей новости. — Чудненько! Теперь посиди у телефончика со стаканчиком, я к тебе кого-нибудь пришлю.

— Тебе известно, сколько тут времени? — возмущенно провякал я.

— Я знаю, сколько времени тут, Чарли; а какое время у вас в Чикаго?

— Время ужина, — прорычал я, ибо лисица спартанского мальчика неумолимо глодала мои жизненно важные органы.

— Что ж, тогда посиди с двумя стаканчиками, дорогуша. Тот, кто тебя навестит, угостит тебя великолепным ужином, обещаю.

— Ох, ну так и быть, — сказал я, как частенько говаривал и прежде. Еще один бунт подавлен, еще один форпост сдался. Зачем нации платят такие огромные жалованья генералам, если женщинам эта работа удается гораздо лучше — и без всяких армий? Я решился на чистку зубов — ну и на стаканчик, само собой, одно не заменит другого.

— Почему, почему, ну почему Маккабрей? — спрашивал я себя, полируя оставшиеся дентикулы (инициалы мои вообще-то Г.С.Ч. Маккабрей, но что уж там, что уж там), — за что ты сносишь эти стрелы и каменья?[109]

Ответ был прост, ибо вопрос ставился лишь риторически: либо сносить эти стрелы и каменья, либо потерять свою долю в обмене жизнь-на-смерть, о котором мы уговорились с Блюхером. У меня не имеется особых возражений против смерти как таковой — она уплачивает по всем счетам и перекладывает на чужие плечи необходимость прятать порнограммы, незаконное оружие, уличающие письма: все это теряет в важности, когда на вас сверху вываливают шесть футов грязи. С другой стороны — я отчетливо помню, как сурово говорил «с другой стороны» своей зубной щетке, ее прополаскивая, — с другой стороны, вишь-ли, смерти в данный момент я не жаждую. Перво-наперво, на меня пока не снизошла господня благодать, а если говорить по существу — я весь пылал жаждой мести вероломной Иоанне, сыгравшей со мною такую кошмарную шалость с имплантатом капсулы кварцевого распада. (В аэроплане я уже собирался просить стюардессу прислушаться к моим «везикулэ се-миналес»[110]и сообщить, не слышит ли она какого-нибудь тиканья, но меня снова подвело владение французским. Как бы там ни было, она, возможно, все равно расценила бы просьбу как очень странную.)

«Хей-хо!» — подумал я и быстренько порысил в гостиничную аптеку, где совершил покупку-другую. Не думаю, что когда-либо раньше у них спрашивали полкило детской присыпки. Кроме того, я приобрел конвертов покрепче и марок. Много марок. Краткое путешествие обратно в номер, еще одно — в почтовое отделение, и вскоре я уже развалился в кресле, а мои синдромы реактивного отставания прекрасно реагировали на лекарство, которым я их поил, хоть голод мой и оставался неутоленным. Только такой железный человек, как я, мог выстоять противу соблазна позвонить и заказать сэндвич-два, но я вверился Иоанне: если она говорит, что в недалеком будущем я съем хороший ужин, то недалекое будущее и есть то, где я упомянутый ужин съем.

Не сказать, чтобы я не испытывал ни ёрза трепидации в ожидании принимающей стороны. К тому времени, когда блямкнули в дверь, я уже разложил в уме шансы: семь к трем говорили, что это будет мафиозо с набивными плечами, который «обшмонает» меня прежде, чем угощать «спагетти кои вонголе»[111]плюс прожаренными маленькими «дзуккини»[112]с неощипанными цветочками и кучами жареных «пиперони»[113]на гарнир; однако десять к семи утверждали, что явится изящная садистка, которая обшмонает меня лишь глазами, после чего заставит пригласить себя в «Сарди»[114]или куда-нибудь вроде, и там потребует заказать фазана под стеклом — самую тоскливую бакалею на свете.

Я оказался не прав — далеко не впервые. Ибо когда я ответил на блямканье, в номер ко мне просочился не кто иной, как дородный китайский джентльмен, на чьих коленях я некоторое время гнездился в «Боинге-747».

— Харроу, — крайне учтиво сказал он.

Я взглянул на его галстук:

— Вы наверняка имели в виду Клифтон?[115]О да, простите, я понимаю — и вам херро. Выпьете?

— Спасибо, нет. Я порагаю, вы городны? Кончайте сидеть.

Я и кончил. Вернее, встал.