Кампан (сборник) - игумен Варлаам

Когда целых окон не осталось и можно было праздновать победу, откуда ни возьмись появился сам враг – какой-то злобный мужичонка. Имея оружием только язык, а в качестве снарядов – соответствующие его настроению слова, он ринулся в погоню. Ноги юных воинов были быстрее, но неискушённость в боевой тактике подвела их. Место, куда они бежали, – их родной дом – враг увидел отчётливо и не преминул этим воспользоваться.

Вечером мальчик лёг рано. Он укрылся одеялом с головой, будто желая защитить её от неминуемой грозы. Вскоре послышались её первые раскаты – голоса в прихожей. Через несколько минут в комнате появились родители.

– Выпороть бы надо!.. – промолвил отец.

Мальчик лежал ни жив ни мёртв, хотя неизвестно, что его больше угнетало: то ли угрызения совести, то ли неожиданность провала и страх наказания.

Родители пожалели его, но хладнокровными не остались. Отругали!

Однажды утром он проснулся, ощущая во всём теле какое-то странное, пугающее томление. Мальчик ничего не понимал. Даже у старших братьев, которым он полностью доверял, ничего не решился спросить. Это было что-то очень личное, очень глубокое и совершенно невысказываемое. Смущение отрока выразилось в трагически-недоумённой мысли: «Я такой же, как все?!» Такой же обыкновенный, такой же плотский и такой… одинокий.

Вечером, перед тем как заснуть, он стал видеть каких-то чудищ. Они представали его мысленному взору сразу же, как только он закрывал глаза. Откуда они брались? Он никогда не читал про них, не слышал никаких историй, да и вообще не верил в них… Но они приходили, теснились, сменяли один другого, иногда появлялись всем легионом. Измученный видениями отрок засыпал, но сон чаще всего не приносил отдохновения. Ночью незнакомцы, бывало, тоже посещали его, наводя если не ужас, то смуту в душе, и тогда утром он просыпался совсем разбитый. Ночь для него стала местом битвы.

А днём он жил, занимаясь обычными делами. Подогревал щи, которые мама оставляла ему на плите, съедая в них один бульон. Чистил ботинки, которые блестели каждый день как новые. Сидел над уроками, бо́льшую часть времени находясь в раздумьях совсем о другом…

На уроках в школе часто давали задания повышенной трудности, и когда учительница спрашивала, кто уже сделал, наш мальчик громко говорил: «Я!» Иногда, правда, в спешке он допускал ошибки, и тогда первым в решении оказывался кто-нибудь другой. Но это не расстраивало мальчика. Значит, он второй…

Иногда ему доводилось быть и первым, если, положим, подходила его очередь мыть дома пол. И тогда он очень унывал. В те минуты, когда он ползал на коленях, пытаясь достать тряпкой все углы, ему приходили мысли о какой-то своей особенной обыкновенности. Вот был бы он одарённым, талантливым, разве пыхтел бы сейчас… За хлебом он ходил с меньшим неудовольствием, но с той же мыслью: настоящие люди такими пустяками не занимаются.

Все близкие были к мальчику доброжелательны, но ему не хватало этого. Душа его томилась и мучительно жаждала чего-то высокого.

Так жил на свете один отрок. Жил-переживал, а потом умер.

3

Жил на свете один мальчик. Да, в каждом юноше, в глубине его души, таится мальчишка, который считает себя совсем взрослым. Хотя бы потому, что его мучают взрослые вопросы. Как жить? Кем стать? С кем жить?

Большой город, в который приехал юный искатель ответов на эти вопросы, принял его неласково. Хотя было это, наверное, обычное равнодушие исполина-муравейника к нуждам одного отдельно взятого муравья, но молодому человеку, жаждавшему внимания к своей персоне, показалось такое равнодушие вопиющей несправедливостью и враждебностью. Неизвестно, на самом деле, чего он жаждал больше: широкой дороги, легко уносящей в светлое будущее, или приветливости тех братьев и сестёр, которые встречались на его пути, но вели себя словно чужие.

Множество самонадеянных, как и он, юнцов штурмовало учебные заведения, надеясь со временем, окончив их, войти в высший свет. Но желающих, как всегда, было больше, чем требовалось, а самонадеянность не являлась достаточным условием для поступления.

Наш молодой человек понимал, что занимался он мало (и так давалось всё легко), что не будет рядом своих братьев и сестёр, у которых можно что-то спросить, но всё же… Всё же он верил, что ему на сей раз повезёт, что судьба будет благосклонна к нему, и он переступит порог желанного заведения. «А уж там отработаю», – мысленно обещал он, думая отблагодарить судьбу.

Но судьба проявила благосклонность по-своему. Вожделенный порог он переступал дважды: когда писал экзаменационную работу и когда узнавал её неудовлетворительный результат. Такая неожиданность (ведь он же обещал!..) не порадовала молодого человека, но и не опечалила сверх меры. Он был полон радужных надежд и уверен в неизбежности их осуществления.

Юноша направил свои стопы и документы в другое заведение… и в третье… И на следующий год повторил всё сначала, избрав в качестве цели другие, не менее высшие, заведения. Но не хотел большой город пускать его в свой высший свет, даже на его первую ступень. Тогда пришлось ему начинать со света низшего.

Низший свет, в который попал наш несостоявшийся студент, не был тьмою какой-то особой низости. Скорее наоборот. Там существовали свои понятия о чести, взаимовыручке, свои рамки дозволенного и запретного. «Низость» его определялась невысокими притязаниями тех, кто его населял. Потому он принимал даже тех, кого уже никто не принимал. Ведь потребности сторожить, убирать мусор, грузить и разгружать будут у человечества всегда. А уж кто это делает, каких моральных качеств или умственных достоинств человек, не имеет значения. Лишь бы ящик из дрожащих рук не выпадал.

Наш молодой человек тоже очень полюбил выпивать. Он пил вино, пил водку, а иногда упивался какими-нибудь мечтаниями, уносившими от мрачной действительности. Примет, бывало, стаканчик и летит над морями и странами, ощущая себя не потерянным в неопределённой массе народа человеком, а чуть ли не центральной фигурой человечества. Выпьет другой – и он уже не одинокий и никому не нужный мальчишка, он уже чуть ли не всеми любимый мужчина.

Опьянение меняет человека. Меняет оно и отношение к нему. Если люди опьянены одним и тем же вином, то они уже и братья, и сёстры, и возлюбленные.

Вино любви! Кто не услаждался твоей сладостью и не упивался твоей манящей терпкостью! Кто не страдал поутру от горького похмелья!..

Менялись люди, окружавшие юношу, менялись его занятия. То, бывало, увлекался он игрой на гитаре, напевая про бумажного солдата, который хотел переделать мир, чтоб был счастливым каждый. Или наигрывал так, просто ни о чём, лишь бы мелодия не навевала печаль… То начинал изучать какой-нибудь иностранный язык. То вдруг бросал всё и начинал заниматься историей или даже философией. Иногда он приезжал в родной дом повидаться с родителями, поговорить с братьями и сёстрами. Обеспокоенные родители заводили с ним разговор о его жизни, ставили ему в пример старших братьев, но всякий раз убеждались: мальчик ищет себя, и хотя советовали ему что-то, право выбора оставляли за ним.