Падший - Рене Ахдие

– Мадемуазель Руссо сама попросила меня забрать воспоминания, которые могли причинить ей боль, друг мой, – звенит голос с другого конца зала.

Кассамир выпрямляется, но не отводит взгляда, даже когда перед ним появляется стройная фигура моего дяди.

– Ей не оставили выбора, – говорит он. – Заставили принять решение, практически приставив револьвер к виску. Вы воспользовались ее слабостью, Никодим. Это было неверное решение.

Я наблюдаю, как мой дядя проходит по комнате, как наши гости расступаются перед ним, точно морские воды перед Моисеем. Слова по-прежнему застревают у меня в горле, хотя я понимаю, что мне следует защитить своих братьев и сестер – и дядю – в ответ на обвинения Кассамира.

Но я не могу. Не могу даже думать о чем-либо, кроме вопроса Селины, все еще звучащего в моей голове.

«Почему мне больно видеть, как ты ее целуешь?»

Она не должна была спрашивать подобное. Ей должно быть все равно, кто я такой и что делаю со своей жизнью. Никодим – самый могущественный вампир из всех, кого я знаю. Если он наложил чары на воспоминания Селины, она не должна беспокоиться ни о чем, связанном со мной.

Как эта смертная девчонка смогла побороть темную магию?

И хотя я погружен в раздумья, я прекрасно вижу, что мои братья и сестры косятся на меня, точно увидели пороховую бочку, которая вот-вот взорвется. Арджун с Гортензией то и дело бросают на меня взгляды. Одетта маячит неподалеку, точно оса в элегантном наряде, Джей остановился у меня за спиной. Мэделин молча наблюдает, но сочувствие в ее глазах лишь усиливает мою боль.

Я прекрасно понимаю, что они делают. Они ждут, когда я отреагирую, когда начну действовать. Ждут, что я разозлюсь так, что начну нападать и брызгать ядом на каждого, кто встанет у меня на пути.

Несколько недель назад я сделал именно так. Однако теперь я отказываюсь быть рабом своей злости. Я не сдамся в объятия демона внутри меня.

То, что я чувствую, это вовсе не гнев. Это холодная, непреходящая тоска. Тот вид тоски, который я уже переживал, будучи мальчишкой, когда понял, что мать не придет пожелать мне доброго утра и не споет мне колыбельную на ночь; когда я понял, что мой отец предпочел бессмертную силу, рискнув впасть в безумие, вместо одной смертной жизни со своим сыном; когда я понял, что моя сестра никогда больше не вернется, а ее тело сгорело дотла в пожаре, который начался из-за меня.

Чувство полнейшего одиночества. Чувство, когда ты ничего ни для кого не значишь, когда ты просто помеха, лишняя деталь.

Знаю, я важен тем, кто вокруг меня. Однако это не то же самое. Никогда не будет тем же самым. Все здесь служат моему дяде, потому что это их долг. Потому что они верны своему создателю. Вероятно, они и правда научились меня по-своему любить, однако они никогда не принимали этого решения самостоятельно и осознанно.

Селина же любила меня, потому что хотела меня любить. Она видела нечто большее, чем единственного наследника Никодима Сен-Жермена. Видела что-то помимо денег, власти и манящей загадочности.

Она видела меня.

Отвращение внутри обращается печалью. Смелость и твердость характера дали Селине силы уйти – выбрать жизнь вдали от этого мира темной магии и опасных существ.

Нет. Я не чувствую гнева. Мое отчаяние куда сильнее, чем гнев.

Хотелось бы и мне просто развернуться и уйти от этой жизни. Но для меня уже слишком поздно.

– Я всегда уважал тебя, Кассамир, – говорит Никодим, его тон смягчается. Он начинает говорить тише, точно его слова – это зашифрованное предупреждение. – Ты был отличным другом на протяжении многих лет. Именно ты помог воплотить все это, – он обводит рукой зал, – поднимает одну руку, очерчивая здание, – в реальность. Без твоей поддержки в мире современных людей мой бизнес бы не процветал, как процветает сейчас. – Он делает еще один шаг вперед. – Я знаю, что ты много пережил, когда был ребенком, из-за величайшего греха этой страны. Будь это в моих силах, я бы помог тебе вернуть твоих родителей и твое потерянное детство. Однако дела Падших тебя не касаются. Будь осмотрителен и не впутывайся в них. – Его золотые глаза злобно блестят.

– Нет мне никакого дела до Падших и Братства, Никодим. Никогда не было. – Кассамир не сдается. – Однако мне не безразличен Бастьян. И покуда мое смертное тело дышит, я будут бороться за то, чтобы вернуть ему его человечность. Как бы вы ни старались отрицать этот факт, ему нужна эта юная особа. Он должен узнать, что значит жить.

– Себастьян бессмертен. – Никодим выпрямляется во весь рост. – Жизнь уже дарована таким созданиям, как он.

Кассамир тяжело вздыхает.

– Жизнь это не данность. Как и любовь. Даже сто тысяч лет не помогут вам постичь эту истину. Просто примите ее как факт. – Каждый должен принять и понять это самостоятельно. – Он поворачивается ко мне. – То, кто ты есть, никак не влияет на то, кем ты можешь стать, Себастьян. Человек или демон, все зависит лишь от тебя. Никогда не поздно стремиться стать лучшей версией себя. – Не дожидаясь ответа, Кассамир уходит вниз по лестнице.

Хотя мой дядя продолжает стоять неподвижно, я ощущаю его гнев. Он стиснул зубы, как и я стиснул свои. Локоны его темных волос поблескивают в полумраке, когда он смотрит на меня, крепче сжимает в кулаке рукоятку трости.

Никодим смотрит на всех собравшихся, внимательно оглядывая бессмертных, которые собрались кольцом вокруг меня. Я по-прежнему не могу вымолвить ни слова. Меня все еще преследуют слова Селины. И жестокая правда, которую произнес Кассамир.

Кто я есть, никак не влияет на то, кем я могу стать. Селине бы понравилось порассуждать на подобную тему.

Я почти что улыбаюсь при мысли об этом.

Без предупреждения Никодим гневно переворачивает стоящий рядом чайный столик – все, что стояло на нем, летит в разные стороны. Испуганные возгласы следуют за звоном бьющегося стекла и трескающегося фарфора.

– Думаешь, это все игра? – говорит мне дядя, его глаза чернеют, и клыки становятся заметными. Одним взмахом руки он скидывает с подставки бесценную вазу времен династии Мин, наблюдая, как смертные и бессмертные отстраняются в страхе перед его гневом. – Сколько еще ты намереваешься растрачивать дар, данный тебе, Себастьян? Сколько еще ты собираешься изнывать от скуки, как избалованный ребенок?

Он ждет ответа, поэтому я продолжаю молчать.

Внезапно Никодим расправляет плечи. Улыбается. Когда он снова говорит, его тон становится размеренным, проникновенным, в нем звучит магия, голос наполнен многослойными чарами.

– Все наши гости забудут о том, что происходило здесь последние двадцать минут. За пределами этих стен никто не скажет об этом ни слова.

Ритм его приказа резонирует у меня в костях. Я вижу, как лица этириалов, гоблинов, ведьм и полукровок расслабляются, принимая вид блаженного спокойствия. В следующий миг беседы и смех возобновляются, как будто ничего не случилось.