Восхождение Рэнсом сити - Феликс Гилман

Когда мне наконец удалось это сделать, кроме меня, на корабле никого не осталось. Правый борт погружался в темную воду, а левый высился у меня за спиной. Я покрепче зажал механизм под мышкой и прыгнул в реку.

Я тонул.

Как я, кажется, уже говорил, я не умею плавать, к тому же механизм пианино оказался ужасно тяжелым и громоздким. Я брыкался что есть сил, чтобы как можно дальше отплыть от тонущего судна, но лишь терял силы. Течение подхватило меня. Перед глазами у меня было темно, и я не понимал, под водой я или над ней. Помню, что я запаниковал. Помню свою уверенность в том, что, если не выпущу из рук механизм, все будет в порядке. Уверенность эта не выдерживала критики, но оказалось чрезвычайно сильной. Я продолжал тонуть.

Темнота медленно отступила, и вдали забрезжил красный свет.

Не помню, как я выпустил из рук механизм и как вместо него у меня в руках оказался кусок дерева, бывший прежде скамейкой из бара «Дамарис». Помню, что когда я наконец заметил, что потерял механизм, то слишком устал, чтобы об этом сожалеть – сожаление пришло позднее.

Припоминаю, как бесцельно плыл по течению, совсем один, а меня окружала теплая ночь.

В конце концов течение прибило меня к берегу, где и оставило лежать в спутанных корнях огромного зеленого дерева.

* * *

Я тщетно пытался нащупать твердую землю. Как я уже сказал, лес был болотистым. Он пах зеленью и влагой. Я стоял по колено в темной воде. Кругом испуганно топорщился рогоз. В каждом лунном блике на водной ряби, в каждой свисавшей с деревьев лиане или листе папоротника мне виделась плывущая ко мне змея. Кругом, словно в горячечном бреду, сверкало марево из светлячков и летали невидимые, но кусачие насекомые. Я пробирался сквозь густые влажные заросли папоротника и тростника, за которыми обнаруживалась все та же темная, заросшая сорняками вода.

В конце концов я взобрался на корни одного из деревьев и решил переждать здесь ночь.

Корни были широкие, как лошадиная спина, и довольно удобными. Я уселся, прислонившись спиной к стволу, и задумался о своем положении.

Мне нечем было развести огонь, у меня не было еды и почти не было денег, только недописанное письмо Джесс и визитная карточка Великого Ротолло. Я не был вооружен, если не считать перочинного ножика, который использовал, пытаясь спасти пианино, и толку от него было, как от ногтя на руке. Ботинок у меня был всего один, насквозь промокший и почти развалившийся.

На мне все еще был пиджак от красно-коричневого костюма, выданного мистером Сазерном, когда я начал работать на «Дамарис». В петлице когда-то красовалась сухая роза. Пиджак был выдан мне напрокат, а не подарен, и, думаю, все еще принадлежал мистеру Сазерну, но поскольку вероятность того, что я когда-либо его верну, казалась ничтожной, мистер Сазерн не платил мне уже несколько недель, а пиджак к тому же выглядел столь отвратительно, что владелец «Дамарис» сам бы от него отказался, я решил, что теперь он мой и повесил его сушиться на ближайшую ветку. С ним я как будто был не один. Я почти ждал, что он заговорит со мной голосом мистера Карвера.

Я не знал, где нахожусь, но догадывался, что где-то на краю Территории Тригорода, к юго-западу от Гибсона и к западу от Джаспера. Я знал, что Джасс где-то близко. Но не знал, в каком я лесу и где находится ближайший город. Джасс текла на запад, так что течение предположительно отнесло меня в сторону, прочь от Джаспера и обратно к Западному Краю. Неизвестно, как далеко, но настолько, что я оказался один – остальных спасшихся с «Дамарис» нигде не было видно.

Я не слышал в ночи звуков, которые могли бы издавать люди.

Пианино пропало. Я попытался вспомнить, как оно работало, в слабой надежде однажды его восстановить, помню даже, что взялся за нож, чтобы вырезать памятку в мягком дереве. Но устройство чудо-автомата уже стиралось из моей памяти. Я горевал по пианино, как по потерянной любимой. До сих пор горюю. Думаю, даже сильнее, чем по его создателю. Я обещал рассказать о четырех случаях, когда держал нити истории в своих руках. Этот был вторым. Если бы я смог удержать механизм в руках, возможно, пианино удалось бы восстановить, и кто знает, что можно было бы сделать, имей я его у себя. Кто знает, что стало бы в таком случае с бедной Аделой, а значит, возможно, и со всем остальным.

Я обязательно напишу об Аделе в свое время.

Я не обещал, что это будет рассказ о триумфе. Большей частью как раз наоборот.

В общем, так я и сидел довольно долго. Один среди болота, не зная, что со мной будет.

Я попытался припомнить, оказывался ли когда-либо в подобной ситуации мистер Альфред Бакстер из Джаспера. Думаю, что нет. Указать мне путь было некому.

* * *

Какое-то время спустя я услышал недалеко от себя звук, похожий на звук шагов, и подумал, что, возможно, это другие спасшиеся с «Дамарис». Я встал и чуть было не выкрикнул: «Эй, помогите, я Роулинз, пианист!», когда мне пришло в голову, что в этих лесах недавно происходило сражение. Кто-то напал на Локомотив Линии. Возможно, это линейный в поисках нападавших, а то и сами нападавшие. В любом случае привлекать к себе внимание было опасно для жизни. Крик застрял у меня в горле. Звук шагов удалился. Лишь долгое время спустя я подумал, что это мог быть такой же потерявшийся путник, как я, который нуждался в помощи, и, возможно, его сердце радостно екнуло бы при звуке моего голоса, а я снова оказался эгоистом и трусом, думавшим только о себе.

«Когда я выберусь отсюда, – подумал я, – я стану лучше. Я выстрадал больше, чем обычно выпадает на долю мирян, но во мне еще осталось достоинство. Однажды я сделаю доброе дело».

Я думал о Лив и Джоне Кридмуре, а также о бедном мистере Карвере. Я размышлял над тем, что мистер Карвер заявил мне перед смертью, что я вор, и думал, что он одновременно прав и не прав, а также о том, что когда-нибудь я все исправлю, устрою все наилучшим образом. Я думал о сестрах и о том, что все им объясню, если когда-нибудь еще их увижу, что казалось маловероятным. Думал о Великом Ротолло, его многострадальной Амариллис и о театре «Ормолу», который представлялся мне огромным золотым дворцом. Думал об Аппарате и о том, как мне не хватало его тепла и света. Думал о Джаспере и вспоминал все свои прежние мечты о том, как однажды проедусь по его богато украшенным улицам в роскошном экипаже.

Я провел за этими бесплодными размышлениями довольно долгое время. По меньшей мере несколько часов. Я ждал рассвета, но рассвет упрямо не наступал. Вместо этого вдалеке на секунду что-то вспыхнуло – свет пробился через деревья и коснулся моих рук мягкой паутинкой. Словно спотыкаясь, он вспыхивал и угасал, как сигнал телеграфа. Послышался кашляющий звук, а затем рев.

Шум и свет исходили с северо-запада, где-то в двух-трех милях вверх по течению. Я в ужасе вжался в дерево. Затем любопытство пересилило страх, и я вскочил на ноги и полез вверх по дереву.

Я замерз, устал, плечи у меня ныли, суставы скрипели от подтягиваний, как старая лодка. Дерево отлично подходило для того, чтобы лезть по нему вверх: узловатый ствол и густая, прочная крона из широких, клонящихся вниз ветвей. Помню, как, лежа на ветке и тяжело дыша, я думал, что не помню, когда последний раз лазил на дерево с тех пор, как оставил Восточный Конлан. В самом городе деревьев не было, и большинство из нас не осмеливалось далеко заходить в лес к югу от города, но я вспомнил, как мы куда-то лазили, швырялись камнями, кричали. Я чувствовал себя одновременно мальчишкой и глубоким стариком, ушедшим далеко от дома. Я медленно и осторожно встал, просунув голову сквозь завесу зеленых скользких листьев, и снова увидел вспышку.