Последний орк - Сильвана Де Мари

Аврора согласилась.

Найти два тростниковых стебля оказалось намного легче, чем изготовить лук, который Аврора аккуратно спрятала под черепичной крышей дровяного сарая, где он был надежно укрыт от дождя и от чужого взгляда и где его было бы сложно обнаружить при обыске. Там же, спрятанный под черепицей, лежал и небольшой тряпичный мяч.

— Еще одно нарушение правил, — сухо объяснила девочка в ответ на удивленный взгляд Ранкстрайла. — Видите? — добавила она с ненавистью, указывая на роскошные, инкрустированные серебром и хрусталем качели, подвешенные к ветвям огромного каштана в самом центре сада. — Моя обязанность — проводить дни, качаясь на качелях, чтобы быть как можно больше похожей на изображения старинных принцесс в книгах моего отца, и то, что у меня могут быть другие игры, считается неприличным.

Ранкстрайл объяснил ей основные приемы нападения и парирования, описал наиболее распространенные мечи: симметричные, асимметричные, ровные, кривые, те, которые можно держать одной рукой, и двуручные. Перед началом тренировки Аврора поинтересовалась, не знает ли он, что говорили эльфы о мечах и фехтовании. Ранкстрайл задумался.

— Говорят, что при отражении атаки нужно смотреть врагу в глаза, потому что все невольно обращают взгляд на то место, куда собираются ударить, это понятно, и еще говорят, что при нападении нужно представить, что ты — меч, но в этом нет никакого смысла, — ответил наконец он.

Они приступили к занятиям, и Ранкстрайл поблагодарил богов за то, что мечами служили тростниковые стебли, иначе ему пришлось бы получить как минимум с полдюжины ранений, не нанеся практически ни одного. Несмотря на то что девочке мешала клетка ее пышных одежд, Аврора оказалась невероятно талантливой, и смех так искрился в ее зеленых глазах, сиявших, словно летнее солнце сквозь ветви деревьев, что Ранкстрайл простил ей ее превосходство. Самолюбие юного солдата, потерпевшего поражение и в стрельбе из лука, и в фехтовании, было слегка задето, но головокружительная пустота в глазах Авроры была настолько ужасна, что он согласился бы быть побежденным в любом соревновании, включая лазанье по горам и бросание камешков в воду, лишь бы видеть, как она смеется.

— Моя госпожа, — улыбаясь, сказал он, — надеюсь, мы с вами никогда не будем противниками.

Лицо девочки вновь стало серьезным. Она подняла на него зеленые глаза, в которых теперь блестела жизнь.

— Я уверена, господин, — произнесла она, — что мы с вами никогда не сможем быть противниками.

Ранкстрайл ответил глубоким поклоном.

Солнце стояло в зените — наступило время обеда. Ранкстрайл проголодался. В мешке у него лежал кусок черного хлеба, и, учитывая, что все его состояние в размере трех монет перешло к Авроре, он быстро прикинул в уме, сколько можно съесть сейчас, не рискуя остаться голодным завтра.

Он снова надел кирасу и шлем, избегая опасности быть увиденным кем-либо, и с любопытством наблюдал за приготовлениями к трапезе Авроры. Двое запыхавшихся слуг с необыкновенно деловым видом сновали туда-сюда, накрывая на стол. Скатерть, на которой чередовались кружева и вышивка, походила на цветущий сад, укрытый снегом. По правую сторону от тарелки, сделанной, как и бокал, из хрусталя, слуги разложили пять небольших серебряных ножей, по левую — пять вилок различных размеров, также серебряных. Ранкстрайл научился пользоваться ложкой в доме Заимодавца, но даже там куски хлеба и мяса ему разрешалось брать руками. Аврора шепотом поведала Ранкстрайлу, что обычное число прислуживавших за обедом равнялось двадцати одному, но, наверное, сегодня все они, кроме этих двух, были заняты на церемонии ее отца.

На столе также возвышались два огромных золотых канделябра, в каждом из которых горели, несмотря на яркое сияние полуденного солнца, четыре настоящие свечи из настоящего воска, белые, словно молоко.

Когда стол наконец был накрыт, Аврора села, и слуги приступили к подаче пяти предусмотренных этикетом кушаний.

Обед состоял из следующих объявленных с подобающей высокопарностью блюд: кабачок, нарезанный тончайшими полосками, каждая из которых, как, не скупясь на подробности, объяснили слуги, была обильно смочена четырьмя каплями ароматного масла; микроскопические кубики сельдерея в соусе из базилика; немного салата из каперсов с целой оливкой в придачу; лепесток розы с начинкой из сладкой кукурузы и, наконец, импровизация из трех виноградин с ягодами черники. Ягод, кстати, тоже было три: по одной на каждую виноградину.

Аврора ела невероятно медленно: каждая полоска кабачка разрезалась на шестнадцать кусочков, каждая ягодка черники чистилась от кожуры, каждая виноградина делилась на части, прежде чем попадала, наконец, в рот.

Когда Аврора закончила трапезу и слуги убрали стол, Ранкстрайл снова подошел ближе. Изумленный, он не верил своим глазам. Может, не зря ходила молва о злой иронии судьбы, утверждавшая, что дети богачей, облаченные в пышные одежды, на самом деле едят очень мало, тогда как вшивые дети оборванцев вообще ничего не едят. Но даже если это и так, обед Авроры все равно был слишком скудным. Вспышке не хватило бы этого и на половину завтрака.

— И это все? — недоумевая, спросил он.

Девочка кивнула.

— Это был ваш обед? — он все еще не верил: может, здесь у них принят другой распорядок, и это была всего лишь закуска?

Аврора снова кивнула.

— Что же вам дают на завтрак? — не успокаивался Ранкстрайл.

— Считается благоразумным, что я ем лишь один раз в день, дабы не обременять пищеварение, — рассудительно промолвила девочка, — а также по другой причине: мне всегда говорят, что так глаза кажутся больше и что для девушки это неимоверно важно, — подробно объяснила она.

Ранкстрайл внимательно посмотрел на синяки вокруг ее глаз, где кожа казалась прозрачной, на руки, косточки которых выпирали, как у птенчика. Пышные одежды и богатство прически скрывали худобу: они отвлекали, обманывали взгляд, который не замечал острых скул и худых пальцев. Ранкстрайл с ужасом вспомнил, сколько комплиментов получала Аврора за перламутровый оттенок кожи и за тонкость рук. В переводе на нормальный язык это означало бледность и худобу, ведь кожа людей обычно не перламутрового, а розового цвета, и на руках девочки или девушки, в отличие от стрекоз, комаров и кузнечиков, должно быть хоть немного мяса, а не только кожа да кости. Он спросил себя, насколько безжалостным идиотом надо быть, чтобы вздумать морить ребенка голодом. Кроме того, ему казалось, что голодать из-за отсутствия какой-либо пищи несравненно честнее и благороднее, чем так издевательски разрезать на части стебелек базилика или лепесток розы и снимать кожуру с ягод черники на хрустальных тарелках под золотыми канделябрами. Было совершенно очевидно, что ее морят голодом: девочка была худой, словно засохшая куколка в оболочке из бархата и парчи, у которой никогда не хватит сил расправить крылья.

Ранкстрайл подумал, что если спросить у нее, не хочет ли она есть, и предложить хлеба, то ответ наверняка будет отрицательным, поэтому он решил не рисковать. Вновь сняв проклятую кирасу и неудобный шлем, он вытащил из мешка хлеб и, разделив его на две неравные части, просто сунул в руку Авроры больший кусок.