Последний орк - Сильвана Де Мари

— Простите мою настойчивость, но, когда умерла ваша мать, что вы сделали? — продолжала девочка.

Ранкстрайл все больше приходил в замешательство: беседа принимала неожиданный оборот.

— Ну, — смущенно начал он, — когда она умерла, мы все плакали…

— Вы плакали? — переспросила Аврора. — Разве это не считается неприличным?

— Нет, — с некоторым сомнением ответил Ранкстрайл. Мужчины не должны плакать, но он плакал на похоронах матери, и его отец тоже, и сейчас ему пришло в голову, что если бы тогда хоть кто-нибудь рискнул посмеяться над их слезами, то он с огромным удовольствием надавал бы тому по морде. — Нет, — уверенно повторил он, — это не неприлично.

Он никогда не думал, что будет говорить с кем-то о своих слезах, но сейчас это не казалось ему настолько ужасным.

— Да, я тоже плакал, — продолжил он, — мы все плакали и не могли остановиться, и когда нам было совсем плохо, то мы обнимались и плакали все вместе. Потом мой отец вырезал на надгробном камне имя матери: я показал ему, как пишутся нужные буквы. И еще он вырезал двух больших лебедей — себя самого и нашу мать — и трех маленьких — меня и сестру с братом. Нам очень понравилось.

Ранкстрайл не уступил желанию уточнить, что это был первый и последний раз, когда он плакал. Вне сомнения, это была странная беседа, но почему-то она казалась жизненно важной для Авроры. Ранкстрайл чувствовал себя так, будто поливал свежей водой полузасохший, умирающий цветок.

Кролик был почти готов.

— Отчего умерла ваша мать? — вполголоса спросил он, надеясь, что не совершает глупости.

Но все-таки он ее совершил.

Взгляд девочки снова канул в пустоту. Казалось, какая-то мрачная тень нашла на ее зеленые глаза, уничтожив в них любые признаки жизни. Аврора слегка задрожала.

По части глупости Ранкстрайл, очевидно, снова превзошел самого себя. Он проклял свой язык и в который раз пожелал провалиться сквозь землю. Но в который раз этого не случилось — все было напрасно. Он снова опустился на колени и долго смотрел на девочку, пока с большим трудом ее взгляд не вернулся из пустоты и не остановился на юноше. Глядя Ранкстрайлу в глаза, Аврора успокоилась и перестала дрожать. Но девочка долго еще оставалась задумчивой.

— Думаю, у моей матери тоже было что-то вроде неизлечимого кашля. Но, мне кажется, ей не звали аптекаря, — скупо произнесла она.

Эти слова звучали не просто непонятно — они звучали зловеще. Было очевидно, что девочке не только запретили оплакивать собственную мать, что считалось столь же бессмысленным и безответственным, в общем неприличным, как есть руками, да и вообще есть; Аврора, не произнося этого вслух, говорила ему, что смерть ее матери была для кого-то желанной.

— Вы хотите рассказать мне об этом? — серьезно спросил он.

В сражениях и в засадах Ранкстрайл научился быть внимательным. Даже нет, он научился этому еще ребенком, когда охотился под носом у егерей. Он умел предчувствовать опасность, он ощущал ее, словно запах или легкое движение воздуха.

Сейчас у него как раз было такое предчувствие. У него было ощущение, едва различимое, что девочка желает раскрыть ему настолько важный секрет, что от этого могла зависеть его жизнь: речь шла уже не о плетке. Если бы узнали, что капитан владеет этим секретом, его не оставили бы в живых.

— Нет, — прошептала наконец Аврора; свое решение она взвешивала так долго, что ложь ответа стала бы очевидной. Она отчаянно желала сказать ему что-то, но ни за что бы не сказала. Мужественная девочка.

Утки захлопали крыльями, заметив старого кота. Кроны деревьев зашевелились под порывом ветра, вновь донесшего звуки лютен и аплодисментов.

— Кролик готов, — сказал Ранкстрайл.

В этот момент начался дождь.

Они укрылись под крышей дровяного сарая, который, вне всякого сомнения, являлся самым старым сооружением среди голых и квадратных новых построек: его крышу поддерживало множество арок и колонн, придававших ему сходство с маленьким заколдованным лесом.

Прячась от дождя, они устроились у основания колонн.

Ранкстрайл начал разделывать кролика. Вытащил из мешка свою коробочку с солью, вырезанную из рога и являвшуюся, наравне с огнивом, одним из самых бесценных сокровищ для любого солдата или охотника. Он отрезал куски мяса, солил их и раскладывал на листьях папоротника, словно на тарелках.

— Вы позволите задать вам еще один вопрос, господин? — спросила Аврора.

— Естественно, госпожа, — ответил Ранкстрайл, отчаянно надеясь, что вопрос касался различия между луком и арбалетом или превращения головастиков в лягушек.

— Нечистая боль — это ситуация, когда то, что приносит нам боль, произошло по нашей вине, не так ли? Нечистая боль — это что-то, за что мы должны нести ответственность, даже если мы не желали, чтобы это произошло? Мы не хотели, но нечто ужасное случилось, — это и есть нечистая боль, не правда ли?

— То есть вы имеете в виду, что, не желая того, испачкали свое платье или выпустили волосы из этого… как его… чепчика или как… Или сломали качели? — поинтересовался Ранкстрайл с добродушной улыбкой взрослого, готового понять и успокоить напроказившего ребенка. — Ничего, это со всеми случается!

— Нет, господин, я говорю о ситуации, когда на тебе лежит ответственность за смерть кого-то, кто был убит.

Улыбка исчезла с лица Ранкстрайла. Снова ему показалось, что он в зыбучих песках. Он глубоко задумался, прежде чем решился ответить:

— Однажды на Высокой скале я приказал неопытному солдату идти в разведку. Я был уверен, что опасности нет. Его схватили, и я слышал его предсмертные крики. Его убил не я, и неизвестно, выжил бы на его месте более опытный солдат. Благодаря ему я спас от неизбежной ловушки весь отряд, пятнадцать человек. Но, несмотря ни на что, каждый вечер перед сном я вновь и вновь слышу его крики. Думаю, это и есть нечистая боль. Вы чувствуете на себе ответственность за чью-то смерть, госпожа?

— Начальника охраны, — пробормотала Аврора.

— И как это произошло?

Аврора отчаянно сглотнула несколько раз. Ее зеленые глаза наполнились слезами, но взгляд не провалился в пустоту.

— Его супруга пришла ко мне, чтобы выказать свое почтение. Ее шею обвивало золотое ожерелье. Не особенно красивое, но я заметила, насколько оно ей дорого, потому что она постоянно дотрагивалась до него рукой. Я поняла, что она очень ценила это ожерелье и желала, чтобы я обратила на него внимание, понимаете? Видите ли, в ее поведении было нечто большее, чем простое беспокойство, которое присутствует во всех дамах, посещающих меня, и имеет целью обратить мое внимание на их наряд, как правило, самый дорогой и красивый изо всех имеющихся, стоивший им нескольких месяцев работы и лишений. Она желала, чтобы я заметила ее ожерелье. Вы понимаете? — спросила его Аврора.