Олимпийские игры. Очень личное - Елена Вайцеховская

Самым ярким воспоминанием той поездки почему-то стала именно та встреча. Наверное, поэтому месяц спустя я с большим расстройством восприняла известие, что места в олимпийской сборной для Мессье не нашлось…

* * *

В конце ноября я снова была в НХЛ. На этот раз – в Монреале. Решение о повторной командировке было принято сразу после того, как в России были названы имена первых девятнадцати олимпийцев. Ехать было уже не страшно: за минувший месяц я узнала о хоккее больше, чем за всю предыдущую жизнь. К тому же в день моего отъезда главный тренер российской сборной Владимир Юрзинов добавил к олимпийскому списку еще несколько фамилий, и так получилось, что игроки «Монреаля» Валерий Буре и Алексей Морозов узнали о том, что их включили в команду, именно от меня.

Их ликованию не было предела. Если бы я не видела это своими глазами, никогда не поверила бы в то, что в серьезном энхаэловском хоккее вообще возможны столь чистые детские эмоции. Собственно, и Валерка и Алексей тогда и были детьми, на которых в Америке свалились совершенно немереные деньги, а мечталось прежде всего о титулах…

Единственным диссонансом тех монреальских ощущений был вопрос, который американские коллеги задавали мне на катке так часто, что я всерьез начала подумывать, не повернуть ли аккредитационную карточку с надписью «Россия» изнанкой к канадской хоккейной общественности. Потому что у меня не было на него ответа. Но он звучал снова и снова: «Почему ваши игроки не хотят играть за сборную?»

Сказать на это мне было нечего. Ехать в Нагано отказались очень многие по-настоящему легендарные хоккеисты. Вячеслав Фетисов, Игорь Ларионов, Вячеслав Козлов, Сергей Зубов, Александр Могильный, Владимир Малахов, Николай Хабибуллин…

Накануне отъезда в НХЛ я тогда позвонила в Финляндию Владимиру Юрзинову. Он много лет работал в этой стране, искренне гордился тем, что ему предложили возглавить сборную, и столь же искренне переживал, что со стороны наиболее титулованных игроков вдруг посыпались отказы. Но мне тренер тогда сказал:

– Я не могу осуждать тех, кто отказывается. Кого я должен осуждать? Фетисова и Ларионова? Они – великие игроки, поколение победителей. Дважды – в Сараево и Калгари – одерживали олимпийские победы, чего я никогда не добивался как тренер. И если отказываются от участия в Играх – значит, на то у них есть веские причины. Немногие догадываются к тому же, как сложно бывает русским добиться в НХЛ уважения и авторитета. И Фетисов, и Ларионов стали в НХЛ обладателями Кубка Стэнли, выиграли в хоккее все, что можно. Разве справедливо осуждать игрока за то, что он не готов поставить на карту все, что у него есть?

Юрзинов был прав. В свое время, когда наши игроки (Фетисов и Ларионов в том числе) только-только начинали уезжать в НХЛ, Россия, увы, сделала все, чтобы за океаном ее представителей воспринимали как никому не нужных отщепенцев. После чего у канадско-американских хоккейных боссов вставал естественный вопрос: «Почему вы думаете, что здесь вас должны ценить больше, чем дома?»

Соответственно, первые контракты российских игроков, невзирая на былые заслуги, были по сути копеечными. Дело не в деньгах. Но так повелось в НХЛ, что именно сумма контракта всегда определяла ценность человека в глазах окружающих. В немногочисленных интервью уехавшие отчаянно старались скрыть то и дело прорывавшиеся между строк боль и обиду. А что им оставалось делать? Им, поколению победителей?

К тому же за несколько лет российской хоккейной истории и массовой эмиграции всех лучших в НХЛ каждый из уехавших уже слишком привык быть сам по себе. Их отношения с Российской федерацией хоккея были, по сути, отношениями, в которые протест был заложен изначально. Причем – демонстративный: «Мы – профессионалы, и сами знаем, как нам готовиться!»

Игроки позволяли себе публично обсуждать тренерский состав сборной, планы подготовки, публично подвергать их сомнению, и все это сильно контрастировало с тем, что сама я увидела живьем на примере разных команд в энхаэловской Канаде, где тренер внешне действительно не заботится о дисциплине. Но только внешне. Если на тренировке или, не дай бог, во время игры ты не выполнил установку, то выходить на лед после этого станешь значительно реже. Или чаще, но в фарм-клубе.

Раздрай в национальной команде сильно ударил по имиджу России в сильнейшей Лиге мира. Во всех рекламных бюллетенях, где о России писалось особо (все-таки восемь олимпийских побед на одиннадцати Олимпиадах требовали уважения и пиетета), авторы в то же время слегка пренебрежительно подчеркивали: «Российская сборная вряд ли может считаться национальной командой. Ведь все ее игроки – хоккеисты НХЛ».

* * *

Вопрос: «Почему они отказываются?» долго не давал мне покоя. Я напрямую спросила об этом Малахова, когда в Монреале большая и довольно разношерстная компания хоккеистов отправилась в выходной день в боулинг, захватив с собой меня и фотокорреспондента. Малахов играть не стал. Сам предложил мне отойти в сторону, в небольшое кафе прямо у игровой зоны. Сам начал разговор:

– Я очень хотел поехать в Нагано… Но слишком хорошо помнил, как после поражения на Кубке мира нас, игроков, сделали крайними. Мне двадцать восемь лет. В НХЛ осталось играть не так долго. И я больше не хочу переживать подобное унижение, тем более что это сразу ударит по моей репутации в Лиге…

Это было, по крайней мере, честно. В самолете на пути в Москву я тогда думала о том, что Юрзинов был абсолютно прав, когда говорил, что не имеет морального права осуждать кого-либо из ветеранов за отказ. Тем же канадцам и американцам Олимпиада представлялась прежде всего грандиозным праздником. Для русских она должна была стать очередной битвой за выживание под энхаэловским солнцем. Потому что в олимпийской сборной им предстояло бы провести от силы две недели. А в НХЛ – доживать хоккейную жизнь. Так что ветераны просто не могли позволить себе не думать о том, что победа в Нагано при столь жестком соперничестве весьма проблематична, а поражение вполне может сказаться на репутации не самым лучшим образом. Потому что будет не энхаэловским. А российским.

И все-таки я уже тогда отчаянно переживала за будущую команду. И так же отчаянно верила, что у них все получится. Может быть, это отношение сложилось еще и потому, что, помимо просто хорошо знакомых мне игроков и невероятно симпатичного тренера, за нее предстояло выступить человеку, к которому я уже много лет относилась совершенно по-особому. Павлу Буре…

* * *

Он был звездой с первого дня своей хоккейной карьеры. В шестнадцать лет в своей игре ничем не уступал профессионалам. В восемнадцать на молодежном чемпионате мира в Анкоридже был признан лучшим нападающим турнира. Через год стал чемпионом мира, выступая за взрослую сборную. В 1991-м, в первый год своего пребывания в НХЛ, Павел получил титул «Новичок года», несмотря на то что появился в составе «Ванкувер Кэнакс», когда пятнадцать первых матчей сезона были уже сыграны. В двух следующих сезонах он забил 120 голов. В третьем сезоне был вынужден пропустить восемь игр из-за травмы, но тем не менее блестяще завершил сезон, забив 46 шайб в 46 заключительных матчах. Журнал Hockey Illustrated писал о нем тогда: «Нельзя не признать, что феноменальный успех Буре заключается не столько в блестящих физических данных, сколько в богатейших семейных традициях, которые он впитывал с самого детства…»