Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

Огюстен Лубе равнодушно пожал плечами, а Анжелина почувствовала облегчение. Теперь их с бывшим возлюбленным разделяли тысячи километров, что способствовало ее желанию забыть его.

«Сейчас я увижу своего малыша, Гильем, — говорила себе Анжелина, стоя перед дверью дома Сютра. — Ты не знаешь о его существовании, и это очень хорошо. Он принадлежит мне, мне одной. Я буду любить его за двоих…»

Была и другая причина, объяснявшая нетерпение Анжелины взять Анри на руки. Накануне отъезда она пошла на другой берег Сала, чтобы узнать, как чувствует себя Валентина. Розетта так и не появилась, поэтому Анжелина предположила, что ее пациентка оправилась от родов. Тем не менее, желая окончательно успокоиться, она сочла необходимым убедиться в этом лично. Но хижина оказалась пустой. На месте очага — гора холодного пепла. Анжелина была неприятно поражена исчезновением обитателей хижины.

— Они взяли с собой тюфяк, занавеску и стул, — констатировала она, стоя неподвижно посреди мрачной комнаты.

Спаситель, которого девушка привела с собой, долго нюхал земляной пол, затем выбежал на улицу и обогнул хижину. Анжелина бросилась за собакой и остановилась перед маленьким холмиком, покрытым снегом. В центр холмика был воткнут крест, сделанный из двух дощечек.

— Моя милая дочь, эти люди воспользовались твоей добротой! — воскликнул Огюстен, когда Анжелина поведала ему об этом. — Муж не стал звать священника. Он дождался твоего ухода и сам похоронил ребенка. Они, несомненно, продали все вещи, которые ты им дала, и пошли искать удачу в другом месте.

Анжелина придерживалась иного мнения: из страха, что она его выдаст, мужчина бежал в другой город, забрав с собой Валентину, Розетту и мальчиков. Она стыдливо умолчала о кровосмесительной связи, так как сапожник обычно отказывался говорить на скандальные темы, оскорблявшие его нравственные устои.

У нее было так тяжело на душе, что она решила как можно скорее поехать в Бьер.

— Мадемуазель Лубе! — воскликнула Жанна Сютра, едва открыв дверь. — Какой собачий холод! Входите же! Что-то вы слишком рано приехали в этом месяце!

— Да, рановато, согласна. Но я боялась, что дороги станут непроезжими, если и дальше будет идти снег.

Анжелина глазами искала своего ребенка. Он спал в плетеной колыбельке, на дне которой лежали теплые шерстяные пеленки.

— Какой он красивый! — с восторгом воскликнула она. — Настоящий херувим! Такой крепенький!

Сидя на краю кровати, довольная Эвлалия засмеялась. Она застегивала черную сатиновую кофту.

— Я взяла еще одного сосунка, раз уж отняла Поля от груди, — с гордостью сказала она. — Но не беспокойтесь, Анри ест вдоволь. Он настоящий обжора! Разбудите его, и вы убедитесь, как громко он кричит.

— Нет-нет, он так сладко спит. Я привезла вам подарки.

Мать и дочь обменялись довольными взглядами. Жанна поспешно вытерла стул тряпкой.

— Садитесь, мадемуазель Лубе. Я угощу вас кофе, черт возьми! Кстати, вы можете пообедать у нас. Вы только принюхайтесь: это рагу из картошки, репы и сала.

— Я заплачу за свою порцию, — пообещала Анжелина. — Лучше я оставлю деньги у вас, чем в таверне.

Анжелина упивалась счастьем. То, что она была в одной комнате со своим сыном, приводило ее в восторг. Ей казалось, что она добралась до спасительной гавани. При мысли, что вскоре дотронется до сына, обнимет его, ей становилось спокойнее. Анжелина отдала Эвлалии деньги и открыла большую кожаную сумку.

— Бутылка муската для ваших мужей, банка фуа-гра. И шоколадные конфеты.

Анжелина повторяла слова мадемуазель Жерсанды, когда старая дама перечисляла подарки, которые приготовила для Огюстена Лубе и его дочери.

— Вы балуете нас, — жеманно произнесла Жанна Сютра. — Неужели вы разбогатели? Я что-то не вижу вашей ослицы. Вы приехали в дилижансе?

— Я много работаю, — резко сказала Анжелина. — А все эти вещи я получила в благодарность за свои услуги. Я говорила бабушке малыша много хорошего об Эвлалии и о вас, Жанна, и она проявила щедрость.

В камине потрескивали поленья. Гудела железная печка. Дом семейства Сютра походил на уютное гнездышко, по которому разливался аппетитный запах рагу.

«Мой малыш в безопасности под этой крышей, с этими женщинами, — думала Анжелина. — Я пока не подходила к нему, но он скоро проснется, и я склонюсь над его колыбелькой. Боже, спасибо за все!»

Анжелина сияла от счастья. Отсветы пламени освещали ее золотисто-рыжие волосы, аккуратно заплетенные в косы и уложенные над лбом, по цвету напоминавшему слоновую кость. Казалось, ее бездонные фиолетовые глаза так и искрились. Сложив нежно-розовые губы, она, сама того не осознавая, послала ребенку воздушный поцелуй. Зачарованные красотой Анжелины, Жанна и Эвлалия смотрели на нее, открыв рот.

Слабый крик нарушил тишину. Это заплакал Анри.

— Возьмите его, мадемуазель, — сказала кормилица. — Он не голоден, просто этот маленький господин требует внимания к себе.

Через мгновение Анжелина уже поднимала своего сына, запеленутого с ног до головы. Ребенок прижался к ее груди. Молодая женщина с восхищением смотрела на малыша, дрожа от счастья. Она вглядывалась в его черты: в изгиб бровей, форму носа, темный пушок на голове. Ребенок тоже смотрел на нее.

— Он просто чудо! — прошептала Анжелина. — Красивый пупс! О! Он мне улыбается!

По щекам Анжелины текли слезы, но она этого не замечала. Баюкая сына, она несколько раз поцеловала его. Эвлалия хотела сказать, что Анри часто ей улыбается, но предпочла промолчать. Сцена, при которой присутствовали обе кормилицы, подтвердила их подозрения.

«Она его так любит, что можно подумать, будто это ее сын! — думала Эвлалия. — Мама права: гордая мадемуазель Лубе согрешила…»

С каждым приездом Анжелины Лубе Жанна и Эвлалия все больше убеждались, что малыш Анри был ее ребенком. Однако на протяжении шести месяцев они ни разу не намекнули на это обстоятельство. Молодая женщина платила в определенный день оговоренную сумму, была щедрой и всегда готовой оказать услугу. Она сшила блузку из цветастой ткани для кормилицы, иногда привозила семейству Сютра небольшие подарки, сладости или безделушки, которые ей дарила мадемуазель Жерсанда.

— Это не наше дело, — говорила Жанна Сютра. — Деньги есть деньги. Анжелину Лубе надо, скорее, жалеть, чем осуждать. Видимо, парень вскружил ей голову, а затем исчез.

— Я и не утверждаю обратного, мама, но я даю свое молоко байстрюку. Поди узнай, крещеный ли он, этот малыш!

— Ты не даешь свое молоко, а продаешь, — оборвала дочь Жанна. — Я тоже была кормилицей. И, поверь, это очень помогло нам. Не будь денег, которые я зарабатывала, мы никогда не купили бы этот дом и дровяную печку, на которой готовим.