Заговор русской принцессы - Евгений Сухов

Царь появился во второй половине дня: весел, слегка пьян и в добром здравии.

Федор Юрьевич Ромодановский — главный распорядитель казни, облегченно вздохнул и повелел выводить из темниц кандальных.

Государь вместе со своим любимцем, полным генералом Францем Лефортом, расположился под соломенным навесом на широких скамьях. Царь ласково обнимал Лефорта за плечи и что-то негромко ему рассказывал. И оба, переполненные весельем, громко хохотали.

Бунтовщиков к эшафоту привели связанных одной цепью; на ногах — тяжелые колодки. Арестанты шли медленно, уперевшись взглядом в затылок идущего впереди. Стражник, поторапливая, потягивал за конец веревки.

— Кажись, притопали, — произнес уныло кто-то из стрельцов.

На лицах застыло страдание, смешанное с облегчением. По глазам так и читалось: все, отмучились!

Решал государь, ждали его соизволения. Наконец он поднял голову и, оглядев скорбную процессию, махнул рукой. Дескать, приступайте, рубите головы!

— Первого веди! — распорядился Федор Юрьевич.

Первым оказался немолодой стрелец с черной бородой. Через прореху на кафтане просматривалась могучая, исполосованная батогами спина. Тело покорное, укрощенное железом, на ногах и запястьях — цепи. А вот взгляд у кандального дерзкий.

Махнув тесаком, Матвей срезал веревку, отделив стрельца от остальных кандальных. Несильно, как если бы опасался обидеть арестанта, подтолкнул его к широкой лестнице, уводящей на плаху. Зачинщик взошел хладнокровно, не теряя достоинства, чуть приподняв красивую голову.

Заприметив под навесом Петра, слегка приподнял руки. Зазвенело на запястьях тяжелое железо, словно приветствуя государя. Петр Алексеевич ответил почти дружеским кивком, как будто бы увидел старого знакомого.

Дескать, вот и повстречались… На плахе!

— Девку с Поварской слободы помнишь? — неожиданно спросил стрелец, взглянув на государя. — Дарьей ее кличут. — По лицу Петра пробежалась легкая тень; видно, припомнилось позабытое. — Ты вокруг нее все жеребцом гарцевал, все за перси норовил потрогать, а только она тебе не далась, хотя ты и царь… А я ее каждый день познавал всяко! — объявил он торжествующе.

— Как тебя кличут, холоп? — спросил государь.

На какой-то момент приговоренный возбудил в нем любопытство. Надо же! И такие бывают!

— А чего тебе мое имя?

— Запомнить хочу.

— Зиновий, коли так.

— Цесарь, — обратился государь к князю Ромодановскому. — Этого холопа четвертовать не надо… Милостив я сегодня. Отруби ему голову! Уж больно остер на язык да и смел, пожалуй.

Шею стрельца палачи пригнули к самой колоде, прижав голову на срубленную шероховатую поверхность. Взгляд кандального был устремлен точно в Петра, сидящего со своим любимцем. Улыбка стрельца выглядела раздавленной.

— Хотя бы стружку с колоды спахнул, — пожаловался вдруг стрелец, — а то щекам больно.

Палач отступил на шаг. Вскинув топор, примерился к шее, выбрав одному ему ведомую линию, и с коротким уханьем опустил заточенное железо по цели.

Голова мгновенно отлетела, брызнув кровью на останки князя Милославского.

Следующим был десятник Семеновского полка. Вида представительного, с широкой русой бородой и длинными усами, роста высоченного. Взошел на плаху гордо, высоко вскинув упрямый подбородок. Поклонился на три стороны и, повернувшись к государю спиной, подошел к колоде.

— Перепачкано, — сдержанно заметил он, брезгливо оглядев разбрызганную кровь.

Стрельцу пришлось худо. Поначалу была отрублена правая рука, тотчас представленная охнувшей толпе, после чего ее выбросили в огромную плетеную корзину. Стискивая челюсти, стрелец стойко превозмогал боль, негромко постанывая. Далее была левая нога, отскочившая будто бы кукольная. Показав конечность на четыре стороны, Матвей безо всякого бережения швырнул в корзину и ее.

— Кажись, помер, — склонился над казненным сподручный палача, мускулистый коротенький мужичок в окровавленном переднике.

— А нам-то чего, — невесело буркнул Матвей, скосив взгляд на государя, продолжавшего о чем-то переговариваться с Лефортом. — Придется так кромсать… Кажись, и не помер все-таки… Пошевелился! Видать, рассудок ушел. Оно и легче… Давай двинем его малость, чтобы сподручнее было.

Ухватив приговоренного за плечи, палачи повернули его к государю. И совершенно без эмоций, как если бы выполняли рутинную работу где-нибудь в Мясном ряду, довершили начатое — поотрубали конечности, а затем и голову.

Стрельцы, стоявшие у помоста, наблюдали за казнью безучастно, с ледяным спокойствием. Похоже, что некоторых из них зрелище даже забавляло, на лицах появились скупые улыбки. Помирать — дело знакомое! Ни ропота, ни протеста. Обыденные поклоны на три стороны. Все приговоренные, пренебрегая вниманием Петра Алексеевича, поворачивались к нему спиной и, встав на колени, клали голову на колоду, еще не остывшую от пролитой крови.

В этом было нечто противоестественное. Со стороны могло показаться, что они хотели поделиться с колодой чем-то самым сокровенным, и только когда голова отлетала в сторону, а обессиленное тело сваливалось подле, становилось понятно, что разговор не состоялся.

Стрельцы поднимались на помост один за другим. Без страха. Молча гибли под топором, едва успевая произнести последнюю молитву. Кровь обильно брызгала во все стороны, и скоро мощи князя Милославского сделались багровыми.

Государь терпеливо досидел до конца казни. Дернув нервно щекой, проговорил:

— Скоро черед наступит сестрицы! Никуда она от меня не денется!

Когда последняя голова была отправлена в корзину, Петр Алексеевич поднялся и скорым шагом зашагал к одноколке, увлекая за собой генерала Лефорта.

— А с костями Милославского-то что делать? — крикнул вдогонку государю палач Матвей.

Приостановился Петр Алексеевич и зло бросил через плечо:

— Брось в овраг! Пусть воронье позабавится.

На утро царем Петром была назначена аудиенция шведскому послу, в которой планировалось подписать проект нового мирного трактата со Швецией.

Прождав русского государя около трех часов, посол барон Кинэн вернулся на свой двор, не солоно нахлебавшись, предварительно объявив свое неудовольствие опозданием Петра и заявив, что шведскому королю вновь было нанесено оскорбление, о чем он немедленно вынужден будет известить Карла XII.

Напрасно князь Михаил Апраксин, глава Посольского приказа, пытался убедить несносного барона в том, что Петра Алексеевича задержали неотложные государственные дела, но тот оставался непреклонным и твердил одно и то же:

— Я вынужден буду доложить о произошедшем его величеству шведскому королю Карлу XII! Сначала меня обваляли в курином помете на дворе князя Ромодановского, а сейчас оскорбляют тем, что не желают принимать.