Илья Муромец. Святой богатырь - Борис Алмазов

– Вон ты кто! А я было подумал, что ты княгиня Ольга…

– Говорят, я на нее похожей становлюсь… – опять улыбнулась старая женщина. – Вот ведь как бывает… А она меня иначе как чернавкой и не звала… Рабыней! А я – князя родила! И от двух ветвей княжеских – славянской и русской – князь Владимир киевский! И варягам, и русам, и славянам, и всем – князь истинный!

«Кабы ему еще разум княжеский!» – чуть было не сказал Илья, но пожалел мать.

– А этот вот, – старуха прижала к себе княжича, – еще и басилевса византийского внук. Видишь, какая кровь – золото!

– Кровь у всех одинакая! – сказал Илья. – Что у человека, что у скота бессловесного…

– Ишь как! – удивилась старуха и даже подбоченилась, уж совсем не по-княжески. – Так ты, выходит, князей не чтишь?

– Несть ни князя, ни раба! Ни эллина, ни иудея, но все – сыны Божии, – ответил богатырь.

– Это кто же такое сказал?

– Господь мой, Иисус Христос, заповедал…

– А еще что он тебе заповедал? – усмехнулась старуха.

– Он не ему заповедал, а всему миру, – сказал вдруг княжонок.

– Истинно так. Да благословит Господь твою разумную головушку – сказал Илья и подумал, что Ярослав не в отца пошел, славабБогу! И умен, и не буен.

– Сказывают, ты в Киеве сильнее всех? – перевела разговор на другое старуха.

– Был! – сказал Илья. – Ноне – слабее внука твоего…

– А что ж ты, когда в силе был, покорился да в застенок пошел?

– Я не варяг! – ответил Илья. – Это они на князя руку подымают… А я князю служить пришел, ради народа православного. Не моя вина, что князь в затмении диавольском…

– Так и ушел бы на волю! При твоей силушке кто бы устоял супротив?

– Я не торк и не печенег, чтобы от службы в степь бегать. Я – воин Христов, и это Бог мой мне испытание посылает, смирением меня испытывает… И аз, аки Иов многострадальный, не возропщу! Господу виднее, как со мной будет… Он не оставит меня!

– Так ведь князь велел тебя голодом уморить без вины!

– Его грех! А моего – нет и не будет… Истина явится!

– Ты что, Илья, там у себя в погребе костей не видел? Не ты первый, не ты последний здесь пребываешь…

– Господь меня не оставит. Без воли Его и волос с головы человеческой не упадет…

– Уж не ведаю, как он спасет тебя… То ли глуп ты, то ли упрям.

– Спасет! – сказал Ярослав. – Мы же пришли!

Старуха засмеялась, подхватила княжонка на руки, расцеловала.

– Нас Господь вразумил, – отпихиваясь от бабушки, пыхтел княжонок.

– Может, и так, – сказала она, опуская внука на землю. – Удивительны и непонятны вы мне, христиане… Какие-то другие вы… Ну да ладно. Поешь. Мы тебе еще еду носить станем, а там, глядишь, и князь волю свою переменит, он горяч, да отходчив. В отца, в князя Святослава… – сказала она, припомнив что-то.

– Илья! – сказал вдруг Ярослав, снимая княжескую шапку. – Прости родителя моего, князя Владимира, что он тебя сюда, в узы тесные, заточил.

– Бог простит.

– Ты прости! Прости, Христа ради!

– Ярослав! – ахнула бабка. – Ты же княжич! Кому ты кланяешься! Вовсе чести не имеешь!

– Не в чванстве честь княжеская! – сказал Илья. – А ты не сомневайся, я князя не виню… Его сатана соблазнил.

– Он опомнится! – сказал Ярослав. – Он добрый!

– Спаси тебя Христос, милостивец мой!

Старуха взяла княжича за руку и, нахлобучив на него шапку, повела от оконца подальше, но он вырывался и, оборотившись, кричал:

– Я и завтра приду! И всегда! И кормить тебя стану! Я молиться за тебя буду…

Илья медленно, по крошке съел хлеб, чтобы не умереть; по глотку за весь вечер медленно выпил молоко. И впервые за много дней уснул крепким сном выздоравливающего.

Добрыня ехал в Новгород охотою. Потому что не Киев, а Новгород считал родным городом. Киев для него был городом княгини Ольги, которую он не любил – слишком памятен ему горящий Искоростень, дружина варяжская, рубившая всех мужчин, и сама Ольга-мстительница во вдовьем повойнике, в княжеской шапке, с бездонными синими глазами, где отражался пылающий славянский город…

Добрыня и до сего дня считал, что Игоря – мужа ее – древляне, его родичи, убили по правде и по совести. Справедливо. Да и убили-то они его, принеся в жертву богам, так что, может быть, в мире мертвых он и сейчас княжит.

А потом вон как вышло: Малуша – старшая сестра Добрыни – мать князя киевского, а он – воевода набольший. Вот небось Ольга в могиле переворачивается! А может, и нет! Под старость, когда стала она христианкою, сильно переменилась! Куда девалась лютая варяжка – стала в старости тихая да добрая. Во внучонке своем души не чаяла – словно видела его будущее. Князем его растила, у Малуши отобрав. Изредка мать Владимира видела. А перед смертью призвала Ольга ключницу свою и прощения у нее попросила.

Потому, когда Святослав отдал Владимира в Новгород князем, поехали с ним и Добрыня, и Малуша, и вся их древлянская родова. Сильно Добрыне Новгород глянулся. И город хорош, и люди в нем лучше, чем в Киеве. Нету в них спеси – не стольный ведь город, потому и дышится в нем легче. И хоть варягов в городе полно, и руси, а не такие они, как в Киеве. Здесь у них дома да семьи! Потому делится город на пять концов: русский, варяжский и три славянских. А еще проще: варяжский и русский, потому что уже не понять, кто рус, а кто славянин ильменский. Русы все только по-славянски говорили. Да и варяги давно в Новегороде ославянились. Жизнь в Новгороде ключом бьет! Не то что в каком-нибудь Муроме или другом пограничном месте. Здесь торжище шумит, на пристанях товары многоразличные грузятся. В ремесленных мастерских да в кузнях работа кипит, а пуще всего – топоры стучат, потому что новгородцы – прирожденные плотники – и ложку и лодку одним топором смастерить могут.

Здесь в Новегороде, куда прислал их Святослав, высмотрел. Добрыня себе жену. Тут на Ярилин день и женился. Тут и детей родил. Жил не как богатые славяне, по нескольку жен имея, а вроде христианина – одну жену имел. Ее одну почитал, на других женок и не заглядывался. Потому сейчас хоть и староват стал и жена поседела, а любви Добрыня к ней не утратил. Рвалась душа его домой, в Новгород, к жене, к детишкам. А Киев был для него службой нежеланной. С легкой душой поспешал он… Да только из Киева сюда быстро не доедешь! Скачи не скачи, а все дней сорок-пятьдесят дорога занимает.

Ехали встречь осени. Когда к Чернигову подходили, деревья чуть золотом тронуло, а уж под Новгородом на лужах ледок хрустел. Много за дальнюю дорогу передумал Добрыня. Много прошедшего за последние годы в памяти перебрал. Помнил, как по этой дороге ехал он с княжичем Владимиром, совсем еще юношей, в места дальние, незнаемые. Шагали по тропам, гребли на стругах суровые варяги. Теперь таких мало – те все в сечах полегли да за моря уехали. Счастье-добычу искать. И видел Добрыня тогда, как злобится молодой князь на братьев своих сводных: