Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

11 июля мы прошли через Лабзарас. В мирное время это, наверное, была идиллическая деревня среди литовских озер. В своих поездках по подразделениям полка я никогда не забывал о том, как мне повезло, что я не должен был идти пешком. Даже командиры батальонов преодолели сотни километров пути на ногах. По ночам, когда я объезжал колонну изнуренных людей, я чувствовал себя виноватым оттого, что мне было так хорошо. Кто уж точно не завидовал моим «колесам», так это капитан Хусенет, который командовал 2-м батальоном после гибели капитана Мюллера.

Его лицо мальчика с пушистыми белокурыми волосами всегда, даже в самых трудных ситуациях, было приветливым. Он оставался таким же и тогда, когда робко просил меня «выделить» ему штурмовое орудие, и когда просил передать майору Гарну, что может еще продержаться час или два. Дружба связала меня с Хусенетом как только мы встретились. Он всегда с нетерпением ожидал новостей об обстановке у нас и у наших соседей. Разрыв слева становился все шире и шире.

С 17 километров в начале июля он увеличился до 70. Находившийся справа от нас корпус сражался без приданных ему частей. Это было похоже на блуждающий «котел», и находившимся в нем войскам приходилось вести бои, чтобы держать открытыми пути отхода на запад.

Отступление захватило меня целиком. Я как сумасшедший носился туда и сюда на мотоцикле по нашим подразделениям. Батальонам, расчетам штурмовых и противотанковых орудий, саперам я передавал приказы, которые находились только в моей голове, так как никаких письменных документов не было. Я должен был отыскивать их с помощью карты и зачастую полагаясь лишь на собственную интуицию. Часто меня подстерегала опасность заснуть в пути. Потом, когда водитель резко тормозил перед воронкой или каким-либо другим препятствием, возникала опасность быть выброшенным из коляски мотоцикла. Иногда из облаков внезапно выныривал русский истребитель, или полученный Советами из Америки двухмоторный бомбардировщик бомбил дорогу, по которой мы отступали. В таких случаях мы спрыгивали почти на ходу и прятались, где могли.

Однажды вечером я вернулся в штаб полка и увидел лежавшего перед деревенским домом тяжело раненного солдата русской гвардии. На его груди было несколько орденов. Он сопровождал двух полковников, которые сбились с пути в своем джипе, тоже американского производства. Залегший в кювете пулеметчик изрешетил машину в упор. Оба офицера были убиты.

В то время я думал, как было бы хорошо провести отпуск в этой стране. Пожить в одном из этих маленьких, покрытых камышом домиков, побродить босиком по горячему песку сельских дорог и искупаться в теплой воде темных озер. Такое удовольствие можно было бы действительно назвать неземным. Когда у нас было время и предоставлялась возможность, мы с майором Гарном останавливались, снимали с себя форму и бросались в одно из многочисленных озер литовской низменности. Однако даже такие удовольствия иногда заканчивались жертвами. Водин из таких дней у начальника штаба корпуса, подполковника Гинц-Рековски, пожилого господина, случился инфаркт.

12 июля, в Аланте, время моей службы в полковом штабе подошло к концу. Надо было возвращаться на передовую принимать командование ротой. Это означало продолжение отступления per pedes apostolorum, т. е. «на ногах по-апостольски». За ночь мы прошли 25 километров. Удивительно, но я почти не устал. В деревне Аланта надо было занять круговую оборону. После того как рота выкопала себе траншеи и были определены позиции для пулеметов, мне пришла в голову мысль забраться на островерхую деревянную колокольню кирпичной церкви, где уже расположился артиллерийский наблюдатель. Из окошка колокольни я смотрел через бинокль все дальше и дальше на восток и в свете утреннего солнца видел поля, луга, дороги, леса, озера и маленькую речку. Тишина и покой продолжались недолго. Вскоре меня и наблюдателя согнал с колокольни огонь вражеского противотанкового орудия. Русские несомненно должны были догадаться, что колокольню будут использовать для наблюдения, и поскольку число попаданий возрастало, мы оба спустились вниз.

То, что я снова оказался на передовой, вызвало во мне прежнее чувство уверенности. Теперь я знал, что кто бы ни появлялся спереди, мог быть только противником. Опасность там была величайшая и никогда не прекращалась. Физическое напряжение всегда граничило с пределами наших возможностей. Однако все это уравновешивалось отсутствием страха перед внезапным нападением противника. На своем мотоцикле, в качестве штабного офицера, я ездил на большие расстояния по лесам, в удалении от передовой, в нашем тылу.

Однажды из леса вышли двое русских. Это произошло настолько внезапно, что поначалу я просто растерялся. Но когда противник шел на нас в атаку, захватывал позиции, или его штурмовая группа прорывалась к нам в ночное время, это были такие события, к которым я был готов постоянно.

Отступление и связанная с ним сумятица подтверждали это правило, например, в тех случаях, когда на запад прорывались и выходили к нам остатки наших разгромленных частей. 13 июля мы занимали оборону на позиции, которую пересекала линия железной дороги. Фельдфебель и три солдата добрались до нас по насыпи. Выяснилось, что они входили в состав подразделения, обеспечивавшего охрану армейской базы снабжения, и что начальник базы разрешил им отступить без приказа. Сама база, конечно, не была эвакуирована, за что эти счастливо уцелевшие люди выслушали немало резких слов от моих солдат.

Во время следующего ночного марша было две остановки. Причиной первой из них была канава, в которую съехал 15-тонный артиллерийский тягач. Однако огромная машина смогла выбраться из грязи, так как она была оборудована лебедкой и рядом оказалось достаточно прочное дерево, на котором можно было закрепить стальной трос. Вторая остановка была ближе к утру. На марше один гренадер остановился, лег на спину и заявил, что он не в силах идти дальше. Поскольку никакого транспорта у нас не было, пришлось решать, что с ним делать. После пятиминутной передышки мы разделили его снаряжение, включая винтовку и каску, между собой. С увещеваниями, вроде «подумай о своей старухе, друг», два солдата подхватили его под руки и поставили на ноги. Опираясь на них, он продолжил марш. Через какое-то время он смог снова идти самостоятельно. Когда мы дошли до места назначения, этот солдат благодарил нас за то, что мы его не бросили. Вот такая она, пехота!

Не успел я как следует снова войти, вернее сказать, «вбежать», в курс дела на должности командира роты, как меня вернули в полк. Мне повезло. В эти три дня противник не оказывал на нас слишком сильного давления, и осложнений не было. Но в качестве пополнения в часть прибыли новые офицеры. Майор фон Гарн хотел, чтобы офицером связи в полковом штабе был человек, которого он хорошо знал, а не лейтенант-новичок. Сразу после моего прибытия в штаб полка началась вражеская атака. Одним из первых, вынесенных с передовой людей, был господин Хусенет. Я намеренно говорю «господин», чтобы подчеркнуть тот факт, что в немецкой армии было установлено правило, согласно которому офицеры были между собой на «вы», а обращаясь друг к другу» говорили «господин» с прибавлением фамилии. При обращении к старшим вместо фамилии упоминалось воинское звание. Во внеслужебной обстановке, например на вокзале, если офицер был незнакомым, то полагалось говорить «уважаемый товарищ».