Ты, уставший ненавидеть - Андрей Валентинов

– Пятый ряд, в середине, – не без торжественности в голосе сообщил он. Цените, отец-командир!

– А, хорошо. – Сергей в очередной раз разглядывал размашистую резолюцию наркома на своей докладной. «Разрешаю. Н. Ежов». Им разрешили внутреннее расследование… Похоже, если бы он попросил батальон Осназа, ему тоже не отказали бы.

Таинственный человек в капюшоне – товарищ Иванов – отвечал за свои слова…

– Что? – Пустельга взглянул на билеты и улыбнулся: – Пятый ряд? Михаил, да вам цены нет!

– Вот именно, – усмехнулся Ахилло. – Никто не ценит… Ладно, брюки гладить? В штатском пойдем? Приличного костюма у Сергея не было, но признаваться в подобном не хотелось.

– Ну… в штатском так в штатском. А какая пьеса-то? Ахилло воздел руки вверх с выражением полного недоумения:

– Ну, отец-командир! Ну вы и заработались! Вся Столица только об этом и говорит! В «Правде» же написано! Увы, дни были настолько горячие, что даже в «Правду» Сергей не заглядывал. Ахилло вздохнул:

– Пьеса в трех действиях, именуемая «Кутаис», сочинение известного драматурга Афанасия Михайловича Бертяева. Посвящена молодым годам и началу революционной деятельности товарища Сталина.

– Бертяев? – Сергей вспомнил свой недолгий театральный опыт и удивленно переспросил: – Бертяев Афанасий Михайлович? Про товарища Сталина? Это который «Время Никулиных» написал, да?..

Во время короткой стажировки в Столице Сергею удалось попасть на этот нашумевший спектакль – «Время Никулиных» рассказывало о злоключениях семьи белогвардейского полковника и нескольких его друзей в охваченном смутами Киеве. Спектакль оставил странное впечатление. Актеры МХАТа играли блестяще, но согласиться с той явной симпатией к контрреволюционерам, которой пронизана пьеса, Пустельга не мог. Он тогда лишь удивился, отчего, несмотря на резкие – и заслуженно резкие – отзывы критиков, спектакль все еще продолжает идти. Фамилию Бертяева он, естественно, не забыл.

– А-а, смотрели! – понял Ахилло. – Случилась любопытная история. Спектакль хотели прикрыть за контрреволюционность, но заступился сам товарищ Сталин.

– Что?! – Этого Пустельга представить себе не мог.

– Ну да. Он заявил, что даже если такие люди, как эти Никулины в пьесе, капитулируют перед Советской властью, то зритель неизбежно убедится в закономерности нашей победы. Так что Вождь, можно сказать, здорово помог гражданину Бертяеву. Ну, долг платежом красен. Вот и «Кутаис»…

– Он что, долги отдает? – Пустельга внезапно почувствовал смутную неприязнь к незнакомому ему драматургу. Ахилло пожал плечами:

– Все может быть, Сергей. Но тут, по-моему, не все просто. Бертяев – не конъюнктурщик. Он умница, блестящий человек, талант. Если он написал «Кутаис», значит, так надо…

Пустельга не понял – кому надо? Бертяеву? Товарищу Сталину? Советской власти? Но говорить на эту тему больше не хотелось – в конце концов, скоро ему предстояло все увидеть своими глазами…

Ближе к концу дня Пустельге пришлось завернуть в канцелярию с очередной стопкой бумаг, которые требовалось завизировать. Он, конечно, направил бы туда Михаила, но шустрый Ахилло улизнул к экспертам, заявив, что постарается узнать что-нибудь новое о взрывчатке. Итак, Сергей спустился на второй этаж и без всякого оптимизма убедился, что пришел не вовремя: там уже находился какой-то полковник из Столичного Управления с кучей документов. Второй раз идти не хотелось, и Пустельга решил подождать.

Коридор второго этажа, обычно людный в начале дня, теперь был пуст. Сергей стоял напротив двери канцелярии, от нечего делать рассматривая красочный плакат с поучительной надписью: «Товарищ, стой! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни – до измены!» Старший лейтенант перечитывал эти строчки уже, наверно, десятый раз, когда услышал совсем рядом, за углом, странные звуки. Он повернул голову – да, это был женский плач.

Сергей не успел даже удивиться, когда резкий, немного визгливый мужской голос произнес:

– Прекратите! Немедленно прекратите! И не смейте больше приходить сюда!

– Но товарищ… гражданин Рыскуль… Я вас прошу…

Сергею стало неудобно: он невольно оказался свидетелем разговора, явно не предназначавшегося для его ушей. Но уходить было некуда, и он лишь сделал пару шагов в сторону – подальше.

– Я вас прошу… умоляю… товарищ… – Судя по голосу, женщина была молодой и очень несчастной. Сергею внезапно стало жаль ту, которая плакала совсем рядом. Впрочем, ее собеседник, неизвестный ему товарищ Рыскуль, был явно в ином настроении:

– Я вам уже все сказал. Выбор за вами… И не смейте сюда приходить. Адрес вы знаете…

– Но… я не могу… Я лучше умру!

– Дело ваше. Умереть мы вам не дадим. Все, прощайте! Послезавтра я вам позвоню…

Вновь послышался плач и тихие удаляющиеся шаги. Тут наконец дверь канцелярии открылась, на пороге появился полковник из Столичного Управления, и Пустельга с облегчением шагнул вперед – Извини, старший лейтенант. Бумаги, черт их! – Полковник улыбнулся, Сергей улыбнулся в ответ и уже шагнул в открытую дверь, но, не удержавшись, посмотрел назад.

Из-за угла выходил невысокий полный мужчина с мясистыми отвисшими щеками и приплюснутым носом, на котором болталось пенсне. В руках он нес портфель большой, хорошей кожи. Вид у него был как у бюрократа средней руки с карикатуры в «Крокодиле», если бы не форма и звезды в петлицах. Товарищ Рыскуль оказался комиссаром госбезопасности третьего ранга. Сергей и полковник из Управления стали по стойке «смирно». Рыскуль быстро кивнул и поспешил дальше, думая в этот момент о чем-то другом. Может, о женщине, которая только что плакала? И Сергею стало почему-то не по себе.

Прощаясь с Михаилом, он не удержался и спросил о Рыскуле. Тот пожал плечами:

– Ну, Сергей! Как вы умудряетесь знакомиться с самыми паршивыми людьми?

– Я… я с ним незнаком, – смутился Пустельга. – Кто он?

– Заместитель начальника Столичного Управления. А если коротко – то редкая сволочь. Связываться не советую…

Дальнейшие расспросы отпали, и Пустельга вновь пожалел неизвестную ему женщину. Что-то в этом деле ему чрезвычайно не понравилось…

На премьеру Сергей надел свой единственный костюм, предварительно потратив часа два на приведение его в порядок. Брюки были выглажены на «отлично», пиджак вычищен, но Пустельга понимал, что публика, собравшаяся на премьеру, едва ли оценит его старания. Этот костюм он, сшил четыре года назад в Ташкенте. Рубашка была тоже старой, хотя и выстиранной до невиданной белизны. Сергей повязал узкий темный галстук, без всякого энтузиазма взглянул на себя в маленькое зеркальце и направился в театр.

Они встретились с Михаилом, как и договаривались, у входа. На старшем лейтенанте был новенький модный плащ, а когда верхняя одежда была сдана в раздевалку, Сергей лишь вздохнул: Ахилло оказался одет не в пример своему начальнику. В штатском Михаил смотрелся куда лучше, чем в привычной форме, и Пустельга подавил вспыхнувшую внезапно зависть…