Стихотворения - Конрад Цельтис

чтобы выпустить этот гной и копящийся яд, — если бы поэтика не была уже столько раз защищена святейшими и ученейшими мужами нашего века и если бы презираемые этими невеждами Музы не нашли в тебе восстановителя, защитника и общего отца. О достойный король, который для нас вместе с Римской империей, как второй Цезарь Август, восстанавливаешь древние искусства — римскую и греческую словесность! Но я сдерживаюсь, чтобы не писать больше против этих шутов, так как я знаю, что во всех делах и особенно в человеческих занятиях внезапная перемена тягостна природе и людям, так что нужно дать какое-то время, что много значит и в природе и при перемене людских занятий: в течение этого времени, пока они шумят, возвышаются выдающиеся дарованиями наши молодые люди, а те, кого они до сих пор (говорю по опыту!) уводили пустыми словами и пустыми делами от истинной философии и от красноречия, теперь по твоему приказу и решению, славный король, вновь воодушевятся и возвратятся к прежним занятиям.

Эти молодые и благородные люди, как я думаю, менее всего должны быть отвращаемы от чтения любовных стихов (как иные советуют). Ибо поскольку среди человеческих чувств самое нежное, самое естественное и самое сильное — чувство любви, и молодым людям оно дает много разного опыта в изобретательности, упражнении и пробах ума, — кто не позволил бы, чтобы они развлекались и забавлялись честною любовью, к которой нас природа и зовет и побуждает; кто не согласится читать и слушать о любви для возбуждения душевных сил и для тайных, почти божественных в любви мыслей? Я имею в виду честную любовь, благодаря которой небо, земля и все на земле в некоем постоянном расположении и молчаливом согласии желает смешаться, соединиться и сочетаться браком. А что касается той постыдной и грязной любви, которая присуща скотам и всем животным, а в человеке с дурными страстями бывает еще страшнее, то к ней у молодых людей должно быть другое отношение. Кто одинаково поколеблется испытать и то и другое? Ибо иначе как знать, чему надо следовать в одном и чего избегать в другом? Поэтому о силе и бессилии той и другой любви не было никогда написано поэтами лучше, чем в прелестной сказке Луция Апулея и в известных XV книгах Овидия о превращениях, в которых вышний поэт, начав с божественной любви творца к творению, спел и о том, как возникшее из этого Небо, Земля и все части Вселенной, смешанные в Хаосе, разъединились и связались согласным союзом, сплетясь узами и оковами любви.

Эта любовь, которую как огонь, воду, пар или воздух философы называют началом природы, мы называем всеблагим и величайшим Господом, который создал человека из комьев земли и из грязи и дал силу и достоинство любви человеку и всем живущим на свете живым существам, даже растениям и семенам и некоторым неодушевленным вещам, т. е. самоцветам, камням, даже краскам, чтобы они неким природным сродством и тайной приязнью и согласием стремились соединиться и радовались соединению. В человеке же, который был самой большой частью столь великого творения, Бог пожелал, чтобы обреталась большая часть любви. И он повелел, чтобы власть любви по отношению к ним была такова, чтобы одних она делала бы твердыми, как камень и лед, а других расточала в льющиеся волны. Что мне сказать о тех, кто стал крепостью деревьев, о стволах, корнях и травах, твердых и прикованных к земле? Что сказать о тех, что приняли образы животных, зверей, скота, рыб, или оделись птичьими перьями, так что одни, склоненные, преодолевают землю, а другие с помощью порывистых быстрых крыльев или когтей, покрытых плавательной перепонкой, переплывают воздух и воды? Что может быть удивительнее союза душ и умов, которых любовь каким-то неизреченным смешением увлекает и соединяет в одну сущность, что греки называют μεταψυχή, т. е. взаимным обменом душ, так что два тела думают и верят, что они живут одною жизнью и что одна душа живет и дышит вместе с другой, и если одну уносит смерть, то другая как бы следует за частью своей, как совсем недавно случилось в Регенсбурге?

Если бы я захотел все эти сказки из Луция и Овидия истолковать применительно к любовной страсти и природе наших душ, мне недостало бы ни месячного оборота луны, ни годового оборота солнца. Весь мир (там, где мы его видим во всей красе) любовью рожден и завершен и пребудет назначенное Творцом своим время. Любовью города и государства начинались, стоят и будут укрепляться. Союз Неба и Земли в их взаимной любви таков, что поэты придумали браки богов и богинь, (которые Аристотель называет активными и пассивными силами). Ибо ούκουν αεί πολλά ψεύδονται αοιδοί, не всегда много лгут певцы. Среди этих сил, пишет Аристотель, есть некое тайное влечение, которое он назвал лишенностью и положил третьим началом природы. Отсюда эти частые о любви в человеческих пирушках, собраниях и сообществах беседы, отсюда эти шутки и остроты, анекдоты и прибаутки и россказни о различных удивительных случаях в любви, отсюда эти свадебные и брачные песни, отсюда это согласие голосов и гармония музыкальных инструментов. Что припомню о военных играх, плясках, хороводах, тайных знаках и встречах взглядов, — все ведет к тому, чтобы стать приманкою и началом любви, благодаря чему создается некая общность духов и душ.

Потому и неудивительно, если в этом сильнейшем природном чувстве некоторые начинают терять рассудок и сходят с ума. Ибо худшее всегда, говорят, соединено с лучшим, и из одного и того же цветка пчела высасывает и собирает мед, а паук — яд. Я хотел бы, чтобы это было сказано для наших жаб египетских, которым я предлагаю почитать священные книги и весь hummas, πεντάτευχον, т. е. Пятикнижие Моисеево, где мы читаем, что вся земля наполнена и разделена между народами благодаря распространению любви. А что пишут и поют удивительные истории èsrîm weârbàh Sir hasîrîm ester rüt melachîm jüdît, т. e. 24 священных книги, Песнь песней, Эсфирь, Руфь, Царств, Юдифь, как не безумие и немощь нездоровой любви и страсти слепого сердца, которые заставили Давида и Соломона вовсе забыть о себе и своем достоинстве. Было бы долго мне вслед лучшим и надежнейшим историкам перечислять царей и мудрейших мужей Азии, Африки и Европы, — каким образом любовь завлекла их и опутала в свои сети. Итак, пусть удалятся эти крикуны и позволят нам писать, слушать, читать о любви; пусть они с божественным Иеронимом против