Зимняя жертва - Монс Каллентофт

Тщеславный?

При этих словах Карим невольно вскинул бровь, точно упомянули заболевание, которое он подозревает у себя.

А Малин мысленно рассмеялась.

Юхан принес «Афтонбладет» и «Экспрессен». Ничего по делу. Только теперь целые страницы с большим портретом профессора, «эксперта по древнескандинавским ритуалам», посвящены описанию Мидвинтерблота и намекам на то, что старинный обряд мог быть проведен вновь.

Свен молчал почти все заседание.

Малин помешивает жаркое, вдыхает запах белого перца и лаврового листа.

Это убийство скоро выветрится из общественного сознания. Новое преступление, очередной скандал с участием телезвезд, игры политиков, смертоносные бактерии в Таиланде.

Чего стоит труп, повешенный на дереве, если он уже «не нов»? Мяченосец, ты больше не актуален.

Тщеславие.

Дверь в прихожей открывается.

Это пришла Туве.

— Мама, ты дома?

— Я на кухне.

— Ты готовишь? Я ужасно голодна.

— Будет жаркое.

На щеках у Туве яркий румянец. Самый красивый в мире.

— Я встречалась с Маркусом. Мы перекусили у него дома.

Просторная вилла медицинских работников в престижном районе Рамсхэлл. Папа — хирург, один из тех, кто носит зеленое с белым, мама — врач в отоларингологической клинике. Чета медиков — обычное явление в этом городе.

Звонит телефон.

— Ответь ты, — говорит Малин.

— Нет, лучше ты.

Малин вынимает трубку из настенного держателя.

— Малин, это папа. Как вы?

— Хорошо. Только холодно. Я полила цветы.

— Я звоню не поэтому. Все хорошо?

— Я же сказала. Все хорошо.

— У вас холодно? Я смотрел шведское телевидение, в Стокгольме в квартирах лопаются батареи.

— Тут такое тоже случается.

«У него есть что-то на уме, — думает Малин. — Интересно, он скажет?»

— Ты что-то хотел?

— Я всего лишь хотел… ну ладно, об этом в другой раз.

Хватит вилять хвостом, хватит.

— Как хочешь, папа.

— Туве там?

— Как раз пошла в туалет.

— Ну ладно, это не важно. До следующего раза, пока.

Малин стоит с телефонной трубкой в руке. Никто не прерывает разговор так внезапно, как папа. Только что он был — и вот его нет.

Туве возвращается на кухню.

— Кто это был?

— Дедушка. Немного странный.

Туве садится за стол, смотрит в окно.

— Одежда, которую носят в это время года, уродует людей, — размышляет она. — Они выглядят толстыми.

— Знаешь, — говорит Малин, — еды хватит и на Янне. Может, позвоним ему и спросим, не хочет ли он прийти?

Внезапно возникает желание увидеть его. С чего-то начать. Просто почувствовать его рядом.

Туве сияет.

— Позвони ты, — предлагает Малин, и улыбка исчезает с лица дочери так же быстро, как появилась.

— Нет, мама, ты должна сделать это сама.

Один, два, три, четыре, пять сигналов. Ответа нет.

Вероятно, он дежурит на пожарной станции.

— У него сегодня выходной, — отвечает телефонистка со станции.

Мобильный.

Говорит автоответчик: «Привет, вы позвонили Янне. Оставьте сообщение после сигнала, я вам перезвоню».

Оставлять сообщение Малин не стала.

— Не дозвонилась?

— Нет.

— Тогда поедим вдвоем.

Туве спит в своей постели.

На часах чуть больше половины двенадцатого. Малин лежит на диване, сна ни в одном глазу.

Она поднимается, заглядывает в комнату Туве. Смотрит на совершенное девичье тело под одеялом — грудная клетка ходит вверх-вниз.

Братья — не мужчины.

Жизнь переполняет ее.

Теплый, теплый кровоток. Другое тело, в другой постели.

«Янне, Янне, где ты? Приезжай сюда. Возвращайся. На плите жаркое».

«Я не могу. Я везу мешки с мукой по горам в Боснии, дорога под нами заминирована. Им здесь нужна моя помощь».

«Ты нужен нам».

Малин уходит в свою спальню. Она сидит на краю постели, когда раздается звонок мобильника.

Она бросается в зал, находит телефон в кармане куртки.

— Это Даниэль Хёгфельдт.

Гнев сменяется отчаянием, отчаяние надеждой.

— У тебя есть что-нибудь для меня?

— Да нет, ничего нового. А что ты имел в виду?

— Я имел в виду, что всегда рад видеть тебя, когда тебе это удобно.

— Ты дома?

— Да. Ты придешь?

Малин смотрится в зеркало в прихожей, и чем дольше она смотрит, тем сильнее расплываются контуры лица.

Почему она должна отказывать себе?

Она шепчет в трубку: «Я приду, приду, приду».

Прежде чем выйти из квартиры, выпивает стакан текилы.

На полу в прихожей записка:

Туве!

Звонили с работы, я доступна по мобильному.

Мама

[В темноте]

Это вы?

С любовью?

Эскизы, рисунки, моя маленькая черная книжка с маленькими черными словами, снимки: сегодняшнего дня, будущего, прошлого, крови.

Я не сумасшедший. Это всего лишь часть меня не выдержала и трещит по швам. Что толку говорить с психологами? Там, дома, в гардеробе, лежит дневник, там крошки печенья, яблоки, полный почтовый ящик, и там то, что нужно сделать, то, что уже сделано, и то, что нужно сделать еще раз.

Впустите меня, послушайте, здесь, снаружи, холодно. Впустите меня.

Почему вы смеетесь? Ваш смех разрывает меня на части.

Здесь холодно и сыро.

Я хочу домой. Но теперь мой дом здесь.

Я только хочу играть с вами.

Хочу вашей любви.

Только и всего.

Восьмое февраля, четверг

Спальня Даниэля Хёгфельдта.

Что я здесь делаю?

Это его руки на моем теле? Он полон энергии, решителен, обнимает, щекочет, шлепает. Он бьет меня? Пусть бьет. Пусть немного поцарапает, ведь это приятно — причинить кому-то немного боли.