Отступник - Робин Янг

Комин угрюмо кивнул.

— Полагаю, у них внезапно нашлись более срочные дела. Огонь распространялся даже быстрее, чем я мог надеяться.

— Еще до рассвета новый форт превратится в головешки, — согласился Дунгал, и в глазах его блеснуло мрачное удовлетворение.

Заметив высокую фигуру отца, Комин зашагал к нему, топча сапогами сосновые шишки.

Лорд Баденох беседовал со своим кузеном, графом Бучаном и главой клана Темных Коминов. Бучан, импозантный, хорошо сложенный мужчина, был схож с отцом Комина вытянутым лицом и темными глазами. Свой огромный шлем он держал под мышкой, а его накидку трепал ветер. Его наряд тоже украшали три снопа пшеницы, вот только поле было черным. Кузены на двоих правили самыми могущественными ветвями клана Коминов, чье влияние и власть были хорошо известны во всем королевстве, начиная от Пограничья и заканчивая горами и равнинами северо-востока. С ними стояли Инграм де Умфравилль, родственник Джона Баллиола, и Роберт Вишарт, епископ Глазго.

— В самом худшем случае мы потеряли не более двадцати человек, ваше преосвященство. В общем и целом это был грандиозный успех.

— Успех или нет, а потерянные жизни достойны скорби, сэр Джон. — Голос Вишарта прозвучал резко и даже грубо. Приземистая и коренастая фигура делала его похожим на рассерженного буйвола.

— И ваши молитвы послужат мертвым, как наши стрелы послужили живым. После целого лета потерь нашим людям нужна была победа. И мы им ее дали.

— Но мы должны сделать больше, — подойдя к ним, заявил Комин.

Когда мужчины повернулись к нему, он обратил внимание на то, каким измученным и опустошенным выглядит отец. Вот уже несколько недель его не отпускала болезнь, и кожа его стала бледной и обвислой. Нападение на Лохмабен, похоже, окончательно подорвало его силы, хотя голос его звучал отчетливо и властно, как прежде.

— Твой план сработал лучше, чем я ожидал, сын мой. Прими мои поздравления.

— Спасибо, отец, — сухо отозвался Комин. — Тем не менее я бы предпочел увидеть их лагерь уничтоженным полностью. Король Эдуард сможет заново отстроить то, что мы сожгли сегодня ночью.

— Зато это восстановление нарушит его планы на новую кампанию. Лохмабен был его главной цитаделью, из которой он мог наносить удары. А теперь ему придется направить свои и так весьма ограниченные ресурсы на его восстановление.

В разговор, выказывая свою заинтересованность, вмешался Инграм де Умфравилль.

— Совершенно верно. Это даст нам время, чтобы привлечь на свою сторону новых воинов и собрать снаряжение…

— У нас достаточно солдат. — Комин заметил, как недовольно поморщился Умфравилль, но ему было наплевать. Тот был недавно избран третьим хранителем Шотландии, и теперь, вместе с ним самим и Уильямом Ламбертоном, они составляли триумвират. Комин был и без того оскорблен тем, что благородные лорды сочли возможным назначить еще и третьего человека на эту высокую должность. Он ни в коем случае не собирался делиться с Умфравиллем той властью, которую обрел за последние два года. — Мы должны лишь правильно распорядиться своими силами.

— И что же вы предлагаете? Объявить войну Англии?

Заслышав столь издевательский вопрос, Комин обернулся и увидел Джона Атолла. Неверный свет звезд подчеркивал резкие черты графа, чьи вьющиеся волосы взмокли от пота. Вместе с ним подошел и его сын Дэвид, копия отца в молодости, и Нейл Кэмпбелл, рыцарь из Аргилла, один из самых ярых и верных сторонников Уильяма Уоллеса. Как бывало всегда, Комин ощутил острую неприязнь к графу, который, подходя, не сводил с него пристального взгляда. Он отметил, что кое-кто из рыцарей, стоявших поблизости, услышал вопрос Атолла и теперь выжидающе смотрел на него, ожидая ответа.

— Все может быть, — с вызовом ответил Комин. — Люди у нас есть.

— Люди у нас точно есть, — согласился Атолл, останавливаясь перед ним. — А вот военачальников не хватает.

Прежде чем Комин успел открыть рот, заговорил его отец:

— Ваше презрение неуместно, Атолл. Мой сын только что привел нас к первой победе в этом году. Или вы отказываете ему в этой чести?

— При всем уважении, победа оказалась незначительной и досталась нам слишком поздно. Все лето я призывал к действию, но меня никто не слушал. Мы позволили англичанам опустошать и грабить западные районы и захватывать замки, не встречая сопротивления.

Епископ Вишарт озабоченно нахмурился.

— Сэр Джон… — начал было он.

Но Атолл проигнорировал его, возвысив голос, чтобы и остальные могли слышать его.

— Эдуард и его армия получили полную свободу действий, а мы бросили своих людей на его милость. Можете быть уверены, они ее не дождались. Мы все слышали о сожженных городах и деревнях, убитых мужчинах, обесчещенных женщинах и искалеченных детях. Король Англии — толстокожий, у него шкура носорога. И то, что мы сегодня сделали, — всего лишь жалкий укол. — Граф с силой ударил по ладони сжатым кулаком. — А мы должны поразить его в самое сердце!

В толпе раздались возгласы одобрения, и Комин услышал их. Сын Атолла Дэвид во все глаза смотрел на отца, и на лице его была написана гордость. Неприязнь Комина сменилась откровенной ненавистью. Вот уже много месяцев Атолл был для него как бельмо на глазу, подвергая сомнению любое его решение и оставаясь постоянным источником раздражения. Более того, он продолжал оказывать поистине возмутительную поддержку Роберту Брюсу, отчего проклятый соперник незримо присутствовал в их среде, несмотря на то что этот сукин сын как сквозь землю провалился после того, как отказался от поста хранителя. Комин всей душой желал изгнать Атолла из их рядов, надеясь, что таким образом лишит Брюса последней возможности влиять на события в Шотландии, но граф командовал большим отрядом рыцарей, поддержка которого была крайне необходима окруженным мятежникам.

— Предлагаю не давать Длинноногому ни минуты покоя, — продолжал Атолл. — Осторожность стала нашим врагом. Агрессия должна стать нашим союзником. Давайте устроим набег на территорию Англии, пока король и его приспешники зализывают раны!

Когда одобрительный ропот сменился громкими криками, Комин с отцом заговорили одновременно, но воины, воодушевленные ночным триумфом и пламенной речью Джона Атолла, заставили их умолкнуть.

— Нужно позвать Уильяма Уоллеса домой! — крикнул какой-то мужчина, размахивая копьем. — Пусть он снова приведет нас к победе над английскими собаками!

Комин не выдержал и дал волю своему гневу.

— Уоллеса? — презрительно выкрикнул он. — Именно из-за своей неспособности руководить он и отказался от должности хранителя нашей страны. Фолкирк стоил жизни десяти тысячам скоттов!

Его слова вызвали настоящую бурю возмущения, и Комин с опозданием сообразил, какую ошибку совершил. Уильяма Уоллеса вот уже три года не было с ними, но предводитель мятежников по-прежнему отбрасывал длинную тень. Он первым обнажил меч против англичан, его грандиозный триумф под Стирлингом, его ярость на поле брани, даже его разбойничьи подвиги в первые дни мятежа — все это было еще свежо в памяти повстанцев, невзирая на его поражение при Фолкирке. То, что Уоллес, второй сын в скромной семье, сохранил больше уважения в свое отсутствие, чем он сумел завоевать за два года своего пребывания на посту хранителя, приводило Комина в бешенство. Вокруг зазвучали протестующие крики, и он увидел, как Джон Атолл смотрит на него с нескрываемым удовлетворением во взоре.